Ирина Мариловцева - Живу. Верю. Люблю. Надеюсь

Бабушкины пироги до сих пор не может повторить никто, даже я, часто присутствовавшая на всех этапах их создания. Воскресенья были днями рыбных пирогов. С утра семья – мама, папа, я – собиралась в гостиной и начинала томительно ждать. Время от времени меня посылали на кухню интересоваться процессом, задавать косвенные вопросы, позволяющие узнать сроки изготовления вожделенной еды. Я прибегала на кухню с дежурным вопросом: «Баба, скоро?» – и получала классический неизменный ответ: «Я туда не сяду!». Удовлетворённая, я возвращалась, отвечала, что бабушка в пирог ни за что не сядет, родители кивали, но минут через 10 отправляли меня опять. Наконец, раздавался бабушкин крик: «Идите уже!» – и мы неслись в кухню. Вот он – розовато-румяный, блестящий от масла, дышащий невероятным ароматом томленой рыбы, лука, сливочного масла ПИР-Р-РОГ-Г-Г!

На фотографии – мы с мамой, модные и нарядные, на прогулке.

На второй фотографии – «он».

Тесто бабушка ставила сама, оно получалось нежным, способным вобрать в себя все рыбно-масляные соки. Осаживать опару бабушка вставала по два раза за ночь. Начинка готовилась так. Обычно малосольная (!) горбуша вымачивалась ночь в чайной заварке – так удалялась лишняя соль и оставалась нужная. Нижний слой пирога выкладывался луком, горбушей, лавровым листом. Сверху для аромата немного черного перца, затем снова лук, несколько кубиков твердого сливочного масла, и – верхний слой теста. После извлечения из духовки пирог смазывался маслом, накрывался полотенцами. «Пусть отд о хнет!» – возвещала бабушка. Приправой к пирогу служил уксус с перчиком, в него макали кусочки пирога, и… глаза воздевались гор е …

Ещё к бабылёлиным шедеврам нужно несомненно отнести холодец. Это было время, когда в семье я была главной, самой-самой приближенной к бабушкиным секретным материалам, к самому сердцу её семейного бытия – кухне. Когда варился холодец, я ждала, когда раздастся кодовое: «Ирка, иди бабки саловать!» «Целовать» баба Лёля произносила мягко – «саловать».

А «бабки» – это косточки из свиных и говяжьих ножек, круглые такие, ароматные от варки в специях и бульоне и, главное, сохранявшие после этой варки хрящики, которые мне и предлагалось «саловать». Кому известна такая вкусовая роскошь, как обсасывание «бабок» после варки холодца? То-то…

К сожалению, я не помню, доставались ли хрящики папе и маме, но, думаю, они и не претендовали; как говорится, все лучшее – детям. Это вообще был исключительно наш с бабушкой ритуал, как, собственно, и многие другие.

Наша воскресная трапеза делилась на несколько частей, я бы сказала, это была пьеса в трёх актах. Первый – тревога-ожидание, второй – непосредственно семейная еда, а вот по окончании второго акта мы с мамой удалялись. На кухне оставались папа, бабушка и ….чекушка водочки, которую бабушка традиционно «подносила» зятю каждое воскресенье. Феерия завершалась, когда из кухни раздавался не терпящий возражений крик: «А ты артисс!» – и стук твёрдой бабушкиной руки по столу. А какие тут возражения? Артист и есть, не отвертишься. Но вскоре бойцы расходились по своим комнатам, а в следующее воскресенье ритуал повторялся с точностью до реплик.

На фотографии – мама и папа, куда-то ехать собрались. Папа весёлый, мама волнуется – похоже, ребёнка оставляют на бабушку.

На втором фото – демонстрация: мама и тетя Рая в очаровательных шляпках. Меня еще нет, но скоро что-то случится. Папа приедет в город и поступит служить в театр в амплуа комика-простака… И-и-и… Но это уже совсем другая история…

А по праздникам, после демонстрации, пироги подавали тоже!

«Голбец» – подпол, в котором у всех нормальных людей хранились продуктовые запасы.

Мы к нормальным людям не относились – благоустроенная квартира на третьем этаже тому виной. Сверхдефицитные консервы, например, хранились у нас в бабушкиной комнате под шкафом. Доставать их поручалось мне, я с удовольствием подбегала, хлопалась на живот и, заглядывая в довольно узкую подшкафную щель, начинала трансляцию: «Лосось! Сайра! Снатка!» – пока кто-нибудь меня не останавливал, называя нужное слово. Кстати, даже в названиях рыбных консервов баба Лёля проявляла словотворчество. Она вообще очень по-хозяйски относилась к русскому языку – добавляла на ее взгляд необходимое и убирала или заменяла ненужное. Например, название консервов «Лосось» бабушка просто заменила на «Лось», я к этому привыкла и безошибочно извлекала просимое. «Лось» так «Лось», мы с мамой хихикали, но менять что-либо в случае с бабушкой было бессмысленно.

Кстати, о «Снатке». Так я называла – так читала на этикетке – консервы из натурального краба. На самом деле на банках было написано английскими буквами «Chatka», два последних слога от слова Камчатка, то есть читать надо было «Чатка». Отвлекусь на историю этого названия. В далекие времена в СССР была заказана большая партия крабовых консервов на экспорт, срок поставки был небольшой. Художники спешно разработали обложку, но кто-то где-то ошибся, и лента для наклейки на банку получилась длиннее, чем надо. Когда ею обернули банку, то заклеился первый слог «Kam» и осталось то, что осталось, а через небольшое время «Chatka» стала брендом, известным у нас и за рубежом. Консервы эти сейчас купить, конечно, можно, но последний раз я их видела по цене около полутора тысяч рублей.

Вот она, «Снатка»

А тогда это был дефицит, который выдавали маме по спецспискам в спецотделе спецмагазина. Нашу с мамой отоварку проводила Тася —продавщица. Она извлекала из коробок сокровища Агры – баночки зеленого горошка, майонез в стекле, шпроты, сайру, в довершение – палочку сырокопчёной колбасы и какую-нибудь «Рябину на коньяке». Ближе к праздникам к этому набору Тася добавляла замороженную осетрину, язык и пару бутылочек пятизвездочного коньяка. Коньяк этот выпивался в тесной дружеской компании или во время каких-нибудь московских проверок в маминой больнице. А на большие приёмы, куда приходили десяток-другой гостей, готовились совсем другие напитки.