Юрий Гнездиловых - Захват

Кто бы это мог растолмачивать? Неужто? Гуляй? Нетука; вестимо, не он. Даром, что умел говорить мало ни на всех языках свейский отчего-то ему, сказывал разносчик не дался. Кроме того, тихвинец, гуляй не похож на переводившего речь. Песельник, Верста (горе луковое!) чуть посветлее, будто бы то: истемна-рус, виденный старухою – черен; мушта, говорит кочерга. Эк-к ее, вдругорь скособочило! – скорбит поясница, посочувствовал зять.

– Ну-ка повтори, да помедленнее, с толком: не стар? Нос – крюком? Это у кого, у толковника? – прибавил мужик. – «Надо ль, – промелькнуло у Парки, – сказывать такие подробности – неважное». – Всё?

– Нетт. Коре, Пааво.

– Горе? Отобрали – чего: серп? оберег? Не понял. Корап?

«Жолото-корапликка оти!.. лайва… оти, оти, проп-пал!.. оти» – донеслась до ушей истина, которую зять все же кое-как уловил, вслушиваясь в тещину речь. Выкраден, – мелькнуло в сознании заветный поклон, оберег, врученный жене в час как родила близнецов! Так! Так, так, не иначе. Лайва, безо всяких сомнений сиречь: наградная деньга, златочеканный корабль.

– Кут оти, старая?! – воскликнул мужик. – Отняли, да отняли. Кто: писарь? крюконосый толмач? Во наговорила!.. отстань.

«Оти, оти… Взяли, да и всё; уволок… Хапнувши какой-то наглец находник на деревню, из ратушных людей, бургомистровых, а кто – не прознать, – думалось как шел на колодези, пониже двора. – Бестолочь какая-то… ну; что с нее, старухи возьмешь?» – Виделось: в траве, на ключах, неподалёку от малого, который кипит, в белополотняном уборе, водьском разумеется, с вышивками – люба, Что это надела передники? Ах, праздник, забыл. Акка заморочила голову, так будем считать. Вототко вдругорядь склонилась, пятится, – отметил супруг. Там же, в стороне родников, неподалёку Иван, Марья – для чего-то присела… Встав, переместилась в низы. «Думают сыскать корабельник, – промелькнуло в душе: – вкупь… соополчась воедино; тешатся надеждою, цел».

«Подсеченная яблонка я, бедная, кручинная, немочная» – чует супруг с тем как, перебравшись за пряслица у репной гряды, быльником спускается в дол; «Выкосить бы это бурьянище, мамаеву рать!..»

– Высмотрел-таки, на грудях, вор, – проговорилось в низу.

Ойкнула; послышался всхлип.

«Надо же вось так подгадати, – донеслось до ушей: – Лотка, из нее чужаки. Ой горюшко. С Ыванова дня, целый в сундуку пролежал. Вовремя схотелось надеть!.. Нешто, если даже и выронил в поспехе найдешь в эттаком, по пояс былье? Всё-таки подходим: а вдруг? Юммала поможет, господь нашенского роду… И тот… Оба. Помоги, не оставь, иже еси на небеси!» – Голос временами срывался от наклонов, подчас, еле уловимая одаль, саженях в сорока слышалась чухонская речь.

– Акка говорит, чародеица-та: все пропадем, ежели не сыщется оберег, – звучало в низу откликом на мужнин вопрос: – Як произошло? Невзначай… вдруг. За руки надумал тянуть – в лес… в чащу-ту, придворную… сильно… силою.

– Как? – Вершин, – зачем?

– Да уж: не по ягоды, Цвет, – проговорилось тишком в сторону того, кто внимал: – так… Блуд выдумал творити насильством, – проронила хозяйка нехотя, потупив глаза. – Вырвалась, Черемухин Цвет. Ну и, во отместку содрал, чтоб ему пропасти, врагу. Понял? Наконец-то внялось?

«То-то и пошло по деревне лаище, собачья брехня, в темь, – сообразил селянин; – думалось, на Мье: пустяки, вышло, на поверку: беда. Право-но дурак дураком! Нет бы возвернуться к подворью, с плавней Голодуши назад! Расхлебывай теперь кисели… Да уж, так».

– В Речку собиралася лезти, на носу именин. После послезавтра, вот-вот. Чаялось, братеник подточит загодя тупые ножи… Нетути, пропал!.. И секач. Тоже затупившись; ага… Нет бы – самому навострити, Веточка Черемухин Цвет.

Высказавшись, Найда притихла, сызнова склонилась к земле.

– Толку-то. Ишши, не ишши… Тшетно. Уволок, негодяй, шшоб ему пропасти. Дай срок. Я т-тебе… Годи, скорохват, – молвила, привстав: – Не уйдешь. Я т-тебе таки посажу де-нибудь потом, нападателя в глубокую воду. Али же – убью… все равно.

Станется, пожалуй; прибьет… Чаятельно, всё необычное – в порядке вещей, даже, временами убийство. Это ж как понимай: женщина! – дивился мужик, в легкой оторопи. Ну и дела!.. Думается, впрочем: утопит.

Мокрое внизу на вершок, с ходками в росистом былье, амы потерпевшей, хозяйки сузилось в каком-то движении, – отметил супруг, подле рукава, у подмышки взвиделся разорванный шов.

«Хрупкая? кручинная? Гм. Стренутся – пощады не жди. Экк смотрит бешено, несчастная женушка, – подумалось Парке: – Нате вам чего наблюдается: не женщина, – рысь; кошка дикая. Глаза-то, глаза: будто собралась нападать – с прозеленью; именно так. Гневается. К счастью, отходчива: слегка приголубь, лютую, – представил на миг, – очи – васильковая синь… То же происходит вокруг; воистину; всё-всё переменчиво, не только глаза».

Несколько бренчалок внизу левого передника, чесяряттит, крайних оборваны, един погремок (чищенный, – отметил супруг) только что нашелся, в травье. Худо, что пропал корабельник!

Видимо, когда отбивалась от кого-то из пришлых, лодочников – предал гайтан, купленный, по случаю дешево, казалось в торжке, новенький на вид ремешок. Не выдержал ухватки, ну да, – вскользь проговорилось в мозгу. – Новое бывает похуже проверенного временем старого… Зачем покупал? Сдуру; получается, так.

– Лутше бы бы срезало им голлову! – роняет жена: – Выя разболелась, в крови… Нетт как нет!!

– Сыщем, – неуверенно, муж: – Где-нибудь найдется, – изрек, чуть ли не потрогав свою. – Шея-та? Пройдет, не горюй, – молвил, приголубив; – а то;

«Синие, так будем считать», – произвелось на уме.

Двойственное всё на миру, спорное, дробится на части, верное соседит с неправдой, мечется туда и сюда, в противоположных подчас, можно говорить направлениях, – подумал супруг, – правда с оговорками – ложь.

Подсеченная яблонка – так, сходится; куда бы ни шло. Кручинная – опять-таки верно; не противоречит случившемуся: горе, считай… Лучше бы сказать, полуправдою: прямая беда. С Веточкою малость не то.

Пень, кой там – веточка, – мелькнуло вослед, в знании своей виноватости: вернулся б – и всё, не было бы жениных слез. Чуяло ведь сердце, – ан нет, все-таки уплыл, недотыка. С песенкою!.. Во скоморох; в точности такой же, как Федька, – мнил, вообразив Нюенштад. Именно… И кто она есть, кстати говоря беглецу в худшее от лучшего, Федьке песенная, скажем хоть так, сущая под Тихвином бабонька по имени Настя? Но, да и вполне допустимо: не было такой в животе – выдумал большое ничто: песельник; Баян, да и только!..

Умница, с другой стороны: все-таки получше иметь (больше ли – отдельный вопрос) бабу в голове… Хм… не то… нежели ходить по блядям. Главное: всегда при себе! Так, в среднем, – рассудил селянин.