Эдуард Мустафин - Будешь спасен и ты

Услышав командный голос, народные ополченцы изобразили нечто вроде стойки «вольно» и подтянули висевшие вниз стволом карамультуки. Кстати, весьма неудобное положение для перевода оружия в положение для немедленной стрельбы. Пассажиры прекратили посадку и образовали второй круг. Зрелище, хуле. Цирк. Битва гладиаторов. И я в роли Спартака, то есть ЦСКА. В гладиаторском бою. С самопровозглашенным Динамом. Словом, балет Хачатуряна «Спартак». Но произносить вслух армянскую фамилию композитора на азербайджанском вокзале точно не стоило. Да и зрители революционному вожаку пока мешали но терять лицо тоже не хотелось. Это позже вожаки стесняться перестали…

– Предъявите паспорт, пожалуйста. – Твердо, очевидно для зрителей, произнес он.

Мне это тоже, мягко говоря, анастопиздело – хотелось забраться в вагон и лечь на полку, потому что стоять становилось все тяжелее.

– Нет у меня паспорта. Не существует. Но если очень хочешь – удостоверение, так и быть, покажу. Из моих рук.

Интеллигент остался доволен и даже воспрял. Про «воспрял» я понял, когда он попытался выцепить удостоверение из моей цепкой лапки. Отчасти я его понимаю, потому что все, кроме фотографии, было прикрыто пальцами, желтыми, как у уроженца Центральной Азии.

– А следующую страницу! – кстати, по-русски он шебуршал практически без акцента.

– «Пожалуйста» забыл… Там должность. Информация секретная. – Чего бы жути не нагнать?

– А дальше?

– А дальше оружие. Информация секретная. – Я продолжал веселиться. А потом догадался. – Прописку что ли ищешь? Так нет ее там. Не-ту. Даже если обложку отодрать. Вот размер противогаза показать могу. Хочешь?

Так и разошлись мы краями, вполне довольные друг другом. Он командовать фронтом, а я в госпиталь, переживший, начиная с Петра I всех императоров, потом Советскую власть, потом, кратковременно, белочехов (читаем «Гадюку» А.Н.Толстого), потом опять Советскую власть и наконец-то закрытый.

Чуть позже одухотворенные революционной борьбой пацаны, действительно, разгулялись. Понятно это стало, когда начали находить тела уезжавших в отпуск.

Кстати, а города с ласкающим ухо практически каждого советского студента названием «Агдам» больше нет. Не существует. Последствия вывода войск, между прочим.

Считаю это невосполнимой утратой, поскольку семисотмиллитровая «бомба» стоила два рубля шестьдесят советских копеек в магазине, а на заводе у сторожа – рупь ведро. И это были таки совершенно разные напитки…

Среди многочисленных достоинств Алексея Романовича, так и не оцененных благодарным человечеством (к чему он относится совершенно спокойно, поелику вся жизнь, служба и работа прошли под девизом «Чем лучше ты работаешь – тем меньше о тебе знают»), есть некоторые, стоящие особняком. Например, филологические изыскания, проводимые несмотря на отсутствие противоестественного, то есть, гуманитарного образования. Речь не об умении материться на семнадцати языках, включая китайский (причем, смысл того, что я делал с восемью предыдущими поколениями, китаисты понимают – проверено в эксперименте на себе). Речь о взаимообогатительных процессах при переводе с русского и на русский. Баловался я данным видом деятельности не только с английским, на котором читаю и перевожу. Со словарем…

В операционной все шло своим чередом. Хирурги, а точнее урологи, работали руками, анестезиолог, а точнее я, как и положено по функциональным обязанностям – головой. Откуда-то из угла фоном доносится беседа операционных санитарок, которые у нас сплошь из столицы почти прилегающего района. Между прочим, тоже города. Ну как города, коровы в нем в речку Казанку, ниже по течению которой серый селезень плывет, гадят вполне полновесно и с удовольствием.

– … И тут я говорю «Батащь!»…

– А что такое «батащь»? – откликнулся оперирующий.

– Ну, это на русский не переводится. Так говорят, когда удивляются.

– Чо это не переводится? – возмутился со своей табуретки, ибо сидя головой работается гораздо лучше, чем стоя, Алексей Романович – То, с чем не может справиться отдел лексикографии Института языка, литературы и искусства имени классика татарской литературы Галимжана Ибрагимова Академии наук Республики Татарстан, легко справится человек, в молодости ездивший в этнографические экспедиции. Данный возглас по-русски будет «Еба-а-ать!»…

Такое длинное предисловие собственно было к тому, что именно этот возглас и издал Алексей Романович, окидывая взглядом палату (для непричастных – именно так на профессиональном арго называется палата отделения реанимации на всем постсоветском пространстве), в которой ему и предстояло оказывать медицинские услуги, а потом продолжил:

– Каловый перитонит, сепсис, ИВЛ (для непричастных – именно так на профессиональном арго называется искусственная вентиляция легких, и значит, что patient – произносится как пэшнт, находится в медикаментозной или общечеловеческой коме). Перитонит, сепсис, ИВЛ. Каловый перитонит, сепсис, ИВЛ. Пневмония, искусственная почка, ИВЛ. Перитонит, ВИЧ, активный туберкулез, ИВЛ. И две бабки в маразме (для непричастных – именно в реанимацию и сгружают заслуженных пенсионеров в деменции подзае… э-э-э… утомивших окружающих – родственников, знакомых, а потом и персонал профильных отделений). Чо-то я все больше и больше ощущаю себя бригадиром передовой селекционной бригады колхоза «Красный овощевод»…

Как-то отдежурил двое суток в роддоме. Потому что работать люблю, и мечтаю, как больным, а в роддоме – почти здоровым, помочь. Еще потому, что народ подставлять не хотелось – некому было дежурить. Ну и еще, чтобы немного приблизиться по окладу жалованья к принародно-телевизорно объявленной руководством средней зарплате врачей по стране. А то у них – у руководства – выборы скоро, им врать нельзя. Кстати, в этом есть своя прелесть. Пятничным говоришь, что их много, а меня мало, меня беречь надо, да еще сутки дежурить; субботним говоришь, что их много, а меня мало, меня беречь надо, да еще сутки уже отдежурил. В это время падаешь на диван в позу дежурного анестезиолога и читаешь книги по специальности. Хотя если честно – то харю плющишь.

Наша бригада в тот день (и ночь) была особо раздолбайской. Я и медсестра Анна Владимировна. Впрочем, так я звал ее по настроению, обычно дежурное имя мигрировало от возвышенной «Анны», через сермяжно-домотканную «Аню» до хиджабо-покорной «Нурии», но «Нурию» нужно было особо заслужить.

Все было, как всегда, порожали, порожали, да и хренушки. Плод страдает, пошли в операционную. Дальше нормальный бардак, вначале клизма, потом быстренько-быстренько. Положили, обезболили, разрезали, извлекли, зашили, переложили, отвезли. Можно было нарушить трудовую дисциплину, сходив покурить. После перекура трудовой энтузиазм просыпается вновь – и я пошел еще раз посмотреть больную, уже в послеоперационной палате.