Ирина Дронова - Греческие корни

Мой брат всячески отговаривал меня от этого шага:

– Смотри, тут одни греки. Сейчас выгонят тебя, опозоришься.

Вообще-то я позориться не люблю. Но иногда мной движет нечто свыше, и тогда робость сменяется чрезмерной смелостью. Я сделала шаг, и мир не перевернулся. Никто не смеялся и не смотрел косо. С другими новонареченными я прошла несколько кругов вокруг алтаря, довольно взирая на далёкие пики Олимпа.

Потом, пока мы пили красное вино, ели пирог, ко мне подходили какие-то люди, спрашивали откуда я, поздравляли, хвалили за выбранное имя. Я отвечала, улыбалась, но не выпускала из вида человека в красном хитоне, который всё время притягивал моё внимание. Его облик и взгляд выдавали личность непростую, незаурядную. Казалось, он, скромно стоя в сторонке, лишь наблюдает за действом, которое сам же и режиссировал.

– Кто это? – наконец спросила я у молодой девушки в белом греческом платье.

От неё я узнала, что это был основатель движения поклонников культа Прометея Трифон Олимпийский, профессор Университета Стокгольма.

– Будешь теперь огнепоклонницей? – похихикивал брат, пока мы, минуя палаточный город и лавки с греческими сувенирами, спускались к своей машине.

– А если и так?

– А ты знаешь, что они считают, будто людей создал Прометей, а не Бог?

– Это же миф… В то время, когда жил Прометей, было возможно вылепить человека из глины и вдохнуть в него жизнь. Потом появились другие творцы и стали делать людей по-другому.

Брат рассмеялся:

– Я знаю только один способ, как их делать.

– Ну вот и сделал бы хотя бы одного!

– Надо подумать, Пенелопа, надо подумать! А ты, главное, не доходи до фанатизма, а то мало ли…

Я фыркнула неодобрительно:

– Достаточно того, что я фанатка Греции.

Да, Греция. Ради неё я забыла Париж, перестала восхищаться Римом, вычеркнула из списка любимых городов Бангкок. В какой-то момент всё начало меняться так резко, что теперь жизнь, действительно, как и предсказывала старая ворожея, разделилась на две части – до и после Греции.

Мой младший брат Андрей очень легко обзавёлся новыми контактами в риэлтерском бизнесе и теперь круглый год курсировал между Москвой и Салониками, что оправдывало и мои частые поездки в любимую Элладу. Пока он занимался сделками, я открывала новые места, делала фотографии, писала для сайта о Греции. На этом отрезке времени, занявшем года два, я поняла, что Москва – это не для меня, мой недолгий брак затрещал по швам и благополучно закончился желанным свидетельством о разводе.

«Слава Богу, что детей не нажили, – почти безучастно прокомментировала известие мама. – Да ты и не родишь теперь, годы-то идут».

Я не стала ничего доказывать и в свои сорок пять с хвостиком упорно пыталась найти свой путь. Правда, мои отношения с Грецией напоминали мне отношения с мужчиной, который не отвечает на любовь взаимностью – чем больше я старалась ей понравиться, тем меньше ей это было надо. Я наивно полагала, что частичка генов всё-таки возьмет своё, что я с лёгкостью уловлю мелодию греческого языка, с лёгкостью научусь танцевать греческие танцы, с лёгкостью постигну все тонкости греческой души. Но ничего не получалась. Время от времени я теряла веру в свои силы и в полной растерянности наблюдала, как в этом преуспевают другие. Может быть люди, далёкие от Греции и, в общем-то, от любви к ней, не придавали так много значения тому, что делали, и просто получали удовольствие. Я же свою любовь практически возвела в культ и не придавала значения жизни вне Греции. Но когда я была с нею, мне казалось, что она нарочно отталкивает меня, преднамеренно причиняет боль.

Мне всё время казалось, что нужно что-то делать, иначе жизнь промчится мимо: то пыталась повторить судьбу гида из фильма «Моё большое греческое лето», то уходила в подмастерье к художникам, то бралась за написание статей и рассказов о Греции. В конце концов, появился авантюрный план по изданию газеты на русском языке.

Мы с Олей сидели на зелёно-жёлтой лужайке, в тени Белой башни, обложившись по кругу свежими типографскими оттисками новой газеты. С залива дул свежий ветерок, так что было вполне комфортно. К счастью, нас никто не привязывал к кабинету, в котором из-за проблем с арендатором уже отключили электричество, и кондиционер всё равно не работал. Газета называлась «Салоники град» и на первой странице мы поместили, конечно же, её, Белую башню. Белую? Я скользила по ней взглядом снизу вверх, сверху вниз… Когда на побеленные стены деревенского дома обрушивается ливень, то после остаётся именно такой вот цвет – цвет буйволовой кожи.

Оля не давала мне сосредоточиться на текстах. Мы то и дело отвлекались на бабские разговоры о мужчинах и неудавшихся романах. Она переехала в Грецию из Украины, зацепилась, выучила греческий и даже работала на телевидении. Я не решалась спросить её об отношениях с Сашей. Она представила его как компаньона и хорошего друга. Но по каким-то разговорам и замечаниям я понимала, что это совсем не так. Особенно меня обескуражила её фраза при Сашином появлении: «Сколько раз тебе говорить, не надевай больше эту рубашку!».

Потихоньку подробности их прошлого и настоящего просачивались в нашу общую действительность и становились боле-менее понятными. Это был тот случай, когда мужчина и женщина не могли быть ни вместе, ни врозь. Некогда скрепив свою восторженную юношескую любовь кровью, сочившейся из двух ранок, они стали практически как брат и сестра – голубоглазая, русоволосая украинка и жгучий брюнет с греческими корнями из Цалки. Со временем каждый находил себе вторую половинку, но эта половинка, как правило, не проходила испытания дружбой между бывшими возлюбленными. Пары распадались, Оля и Саша по-прежнему были вместе.

Получалось так, что я, втиснувшись в этот союз по воле случая, стала поверенным лицом для каждого из них. И иногда Сашина откровенность превосходила Олину. Если Оля на очередной встрече шепнула мне, что сейчас у неё проблемы со здоровьем, мол только что из гинекологии, то Саша не оставил места для догадок: «У нас мог родиться ребёнок, но случился выкидыш». Саша очень хотел детей и семью.

А вот их попытки выудить что-то личное у меня ни к чему не приводили. Лишь однажды я полушутя обмолвилась, что влюбилась. Оля посмотрела на меня с подозрением, а Саша так, будто знал в кого. На самом деле Саша мне нравился, и я могла бы в него влюбиться при наличии взаимного притяжения. Но, как мне казалось, мы были в ситуации, схожей со стихами «…мне нравится, что я больна не вами». Но даже этот намёк на «нечто» так и остался намёком, интригой. В общем, «с этого места поподробнее» было прервано чем-то более важным, уж не помню чем. И после я была рада, что не проболталась. Может быть потому, что не хотела признаться даже самой себе – я дорожила дружбой с Сашей, больше чем любыми новыми отношениями.