Валерий Уколов - Транссибирское Дао

Посреди избы стоял стол, за которым сидел мужичок в старом ватнике. Его глаза глядели на меня, но как будто не замечали. Он смотрел поверх большой бутыли с самогоном и был абсолютно невозмутим. Глаза его казались прозрачными, как и сам самогон. Эта чистота поразила меня. Какое-то время мы смотрели друг на друга без всякого интереса, погружаясь в состояние полного покоя. Затем еле уловимым движением глаз он указал на бутыль. Я налил самогона и выпил. И я понял, что ему не нужен собутыльник. Он питал ко мне чувство сопричастности к той сладостной нирване, в которую был давно погружён и куда погружался теперь я. Мы смотрели на бутыль как на предмет, наделённый магическим свойством связывать двух или нескольких существ, не способных соединиться напрямую, но обретающих в этом предмете источник взаимопроникновения. Я всё глубже погружался в его состояние. Я стоял у стола и стал медленно вращаться вокруг него и мужичка. Тот по-прежнему смотрел в бутыль. Я тоже не отрывал глаз от бутыли, но теперь уже, вращаясь по спирали, поднимался вверх. В избе стало невыносимо светло. Я вращался под потолком и видел, как бутыль, переливаясь огнями, будто сделанная из огромного алмаза, отрывается от стола и парит в воздухе на уровне глаз мужичка, чей ватник сделался белым. Алмаз безумно сиял ослепительным светом, резал глаза, завораживая взгляд. В недвижимой руке мужичка появилась дымящаяся беломорина. Дым пах благовониями и поднимался вверх, обволакивая кольцами парящую бутыль. Кольца дыма упирались в потолок, и я вращался вокруг них, вдыхая тончайший аромат. Беломорина догорала, кольца становились меньше, бутыль опускалась. Спускался и я, медленно вращаясь в обратную сторону. Я встал на ноги. Беломорина погасла. Ватник мужичка потемнел.

Мы смотрели друг другу в глаза. Мы знали друг о друге всё.

Я побрёл из избы, выдыхая едкий дым отечества.

Снег стаял. На дороге стало тепло и задумчиво. С проводов стекал блюз. Что-то мелькнуло в солнечных бликах, растворилось и появилось снова. Лёгкий прозрачный ангел в призрачном дуновении синего-синего неба. И этот голос уже привычного земного сияния, затмевающего небеса:

– Не бойся, это я. Я рождена для тебя. Я знаю.

Я узнал его. Он был и прежде, но я никак не мог дослушать до конца. Но что-то нисходит свыше, распахивая небеса, и ты можешь писать на них и непременно пишешь, что блаженные очи узрели-таки, а уши услышали, и покой постигшего сердца вобрал все небесные письмена и бережно опустил их на землю, дивясь полноте исполненного.

– Мы будем вместе, – голос взмыл вверх. Прозрачный ангел сопровождал его.

Всё успокоилось. Мир и тишина.

Я присел на обочине и задремал. Мне снился дивный сон: тройка, запряжённая породистыми рысаками, неспешно шла по вымощенной мостовой. Сияющая улыбка возницы дарила радость, приветствуя каждую пролетающую птичку.

– Могу я вам чем-нибудь помочь?

Я не успел ответить, как уже сидел рядом с возницей, заражаясь его радушием.

Мы въехали в большой и красивый город. Жители радовались и приглашали к себе. Они были хорошо одеты и излучали здоровье. Видно было, что их экономика на подъёме, а медицина на высоте. Потом я узнал, что их армия весьма доброжелательна и служат там с небывалым усердием, находя в том большое удовольствие, хотя и не знают, что такое оружие. Их космические корабли часто летали на орбиту, где вращались огромные телескопы и станции, оберегающие жителей от вторжения астероидов. Они все были очень приличными людьми, и у них был свой кодекс чести, обязательный для всех. Конкуренты там не воевали друг с другом, они даже не знали, что такое коммерческая тайна. Просто один конкурент приходил к другому (даже не звонил, а приходил сам) и сообщал, что собирается купить то-то или взять заказ у того-то, и если другой конкурент говорил, что не может дать больше или переманить заказ себе, то тот, первый конкурент жал ему руку, они обнимались и расходились весьма довольные. Если же второй конкурент говорил, что может дать больше или переманить заказ, то первый не обижался, а также жал руку второму, и они всё равно обнимались. Там не было судов и, боже упаси, тюрем. Если что-то случалось чрезвычайное, то обе стороны не искали виновного (у них вообще не было понятия вины), а улыбались и вместе пытались исправить недоразумение – именно так они называли подобные случаи. По телевидению шли комедии и одни только хорошие новости. Все жители любили праздники и умели их устраивать. Я узнал, что в науку и политику у них идут лишь самые добрые и мудрые люди. Их учёные достигли небывалых высот в познании мира. Они давно научились клонировать животных, но клонировали одних только барашков и отдавали их детям, а те играли с ними на изумрудных полянах и заботились о них. Безопасность жителей возводилась в ранг наивысших добродетелей, и за время, пока я там жил, не было ни одной техногенной катастрофы, никого не ударило током и ни один житель даже не обжёгся. У них никогда не было зим. Они пили настои из трав, соки и нектары. Улыбка не сходила с их уст. Они желали мне добра и возлюбили так, как любили самих себя, то есть то, что было в них заложено: радость, любовь, жалость. Мне было хорошо с ними, но я не понимал их. Они не замечали моего непонимания и по-прежнему радовались мне, но я не мог искренне радоваться вместе с ними. И вот в одну ночь я понял всё. Я понял, почему, живя с ними, не могу возлюбить их, как самого себя. Я не подобен им. Я не могу возлюбить самого себя, глядя на них и зная их. И вот я задумал сделать их подобными себе, чтобы возлюбить их, как самого себя. И я развратил их всех!

Когда я начал свои попытки, я вспомнил, что что-то подобное уже снилось кому-то, и я знал, чем всё это может кончиться. Но у того человека всё вышло как-то случайно, я же имел цель и был уверен, что у меня-то всё будет по-другому. Я понял, что у всех этих людей когда-то произошёл генетический сбой. У них напрочь отсутствовала генетическая память развития человека от самых доисторических времён. В зародышах их детей не было подобия жабр, и никто из них не ведал, что такое животные инстинкты. Я не хотел им зла, но я сильно увлёкся и видел в них материал для утверждения своей теории: так могут ли они возлюбить себя и меня, пробудив в себе животных?

Я начал с того, что поселил в них сомнение: я сказал, что их станции и телескопы ненадёжны и пропустят угрозу из космоса. Они улыбались и пытались успокоить меня. Но я повторял это много раз и стал описывать космические катастрофы. Я пугал их ядерной зимой и рассказывал, что такое холод. Они добродушно смеялись. Я спел им песню о замёрзшем ямщике. Они выразили жалость. Я поведал их учёным, что из их достижений можно создать оружие. Они даже не спросили – зачем. Но я был упрям, и это свершилось. Они засомневались. Сомнения породили страх. Я говорил им: «Страх – это всего лишь рефлекс. Не бойтесь страха, это простительно и естественно». Я рассказал им о законе «побеждает сильнейший» и «каждый за себя». Я растолковал им, что такое естественный отбор и как привнести в него элементы искусственного. После этого один конкурент пришёл к другому и задушил его. Задушил грубо и некрасиво. Он даже не додумался нанять киллера. Но это по незнанию. Я стал рассказывать дальше и поведал, что такое основной инстинкт. Я прочёл им Фрейда, и они попеременно кидались в паранойю, истерию и невроз. У них появились сексуальные отклонения. Я научил их гнать водку и выращивать опиумный мак. Телевизор блевал порнухой. Учёные изобретали оружие, но военные тут же продавали его противнику. Все стали торговать. И если спросить их, что такое коррупция, они отвечали: коррупция – это мы.