Алла Лупачева - Закон парных случаев

Окончив школу с золотой медалью, Андрей твердо решил, что будет учиться дальше, а не прозябать в своей «курортной глубинке». Город, в котором он жил почти всю сознательную жизнь, был хорошо известным и желанным местом отдыха для всей страны. Со всего Союза народ рвался сюда «урвать» свою долю курортного счастья – покупаться, позагорать, подышать волшебным морским воздухом, насыщенным дурманящими ароматами тропических цветов, закрутить на 24 дня ни к чему не обязывающий роман.

Для образованного человека, если он не врач, не учитель, не инженер по санаторному оборудованию или специалист по обслуживанию морского порта, нормальной работы там почти не было. Вероятно, были на побережье несколько мало кому известных, закрытых НИИ, как Морская лаборатория, но попасть туда было весьма сложно. Требовалось хорошее профессиональное образование и, желательно – с рекомендацией или направлением на работу. «С улицы» в такие места брали редко. Поэтому, как часто бывает, средний интеллектуальный уровень жителей городка располагался где-то между столицей и глубокой провинцией.

Перед тем как уехать, Андрей последний раз навестил своего любимого учителя математики, прозванного учениками «Абам а », с ударением на последнем слоге. Когда в классе начинали разговаривать, он обычно повторял: «На уроке не болтать надо, а сл у хать! Абам а ух а ми слухать!» «Абам а », в обычной жизни Петр Сергеевич Смоленский, интеллигент старой закваски, имел за плечами какой-то долгий грустный опыт и жил как-то в тени, но ребята его любили. Он сумел вложить много полезного в их еще почти пустые головы.

Узнав о планах Андрея, Петр Сергеевич похвалил его и сам порадовался – пусть хоть один талантливый самородок вылезет, наконец, из этого болота. В то же время ему стало грустно – еще одним хорошим парнем в городе станет меньше. Уезжают самые умные ребята, угасает последняя надежда, что город когда-нибудь станет интеллигентным, культурным центром. Ну, подрастет следующее поколение, лучшие опять уедут, чтобы не возвращаться… Он бы тоже на их месте… Но для себя он уже давно решил – никуда и никогда не уедет. Поздно. Да и здоровье не то. А пока его цель, его долг – дать этим ребятам лишний шанс вырваться отсюда.

Обняв Андрея на прощанье, он напутствовал: «Езжай-ка ты, Андрюша, прямо в Москву. Там много прекрасных институтов. Найдешь по душе и дерзай! А способностей и упрямства тебе не занимать. Хочешь, напишу тебе характеристику от своего имени? Кстати, помнишь Пересветову, из предыдущего выпуска? Пишет мне иногда. В прошлом году в университет поступила, на физфак, и снова отличница. Вот и у тебя все получится. Только учти, зимой в Москве холодно». Он знал, что ни собственного костюма, ни теплого зимнего пальто у Андрея не было – летом они были никому не нужны, а по-настоящему холодные зимы у них случались редко.

Получив на руки аттестат зрелости и медаль, с характеристикой «Абам ы» в кармане Андрей немедленно побежал на вокзал. Часть денег на билет в Москву ему наскребли родители, часть он смог заработать сам, помогая Петру Сергеевичу натаскивать «середняков» к вступительным экзаменам в институт, а отстающих – к переэкзаменовке в конце лета. После покупки билетов от всех денег оставалось еще немного «на первое время».

Выделявшийся не только в школе, побеждавший на районных и городских олимпиадах, Андрей легко поступил в престижный московский вуз. На собеседование пришел в черной отцовской форме морского офицера, с кителя которого были сняты погоны и знаки различия, но пуговицы начищены до блеска. На брюках выделялась четкая «стрелка», а застиранная до ветхости белая рубашка была подсинена, накрахмалена и отглажена до хруста. Никакой другой одежды у него не было.

Первое время кое-кто из сокурсников считал это просто пижонством – форма Андрею явно шла, но отслужить три года на флоте парень никак не мог хотя бы по возрасту, тем более – дорасти до офицерского чина. Матросам же кителей не полагалось. Но со временем к его форме, как и к его неторопливой походке «праздного наблюдателя» с гордо посаженой головой все привыкли, и уже никого не волновало, почему он так одет. Большинство ребят было одето весьма «разноперо». Нормальных пиджаков видно почти не было, вместо них носили, в основном, перешитые из отцовских кителей и брюк курточки или вигоневые свитера, одинаково скучных серо-сине-коричневых тонов. А в сильные холода «наряжались» в неразличимо темные, тяжелые зимние пальто с дешевыми цигейковыми воротниками и шапки-ушанки. Обитатели общежития, по-студенчески – общежитейцы, часто прибегали на занятия без пальто. Спасало то, что почти все студенческие корпуса были в одном-двух кварталах ходьбы от учебных. В экстренных случаях пальто можно было попросить взаймы на время у заболевшего соседа по комнате.

Но после первых же холодов он почувствовал, что без пальто ему не выжить. Так что сразу после зимней сессии купил билет и отправился домой, чтобы привезти старую отцовскую шинель. Провожать девушку пешком, в одном костюме, когда на улице мороз минус пятнадцать и метет метель, было выше его сил.

Жить Андрею приходилось только на стипендию да на случайные заработки от разгрузки по ночам вагонов на Московской Сортировочной. Помимо этого, по вечерам и выходным он чертил кому-то эпюры, делал курсовые проекты, успевая раньше всех получать свои зачеты и досрочно, на пятерки сдавать сессию, чтобы успеть съездить домой на недельку-две, повидать мать, братишку и немного отогреться.

Но так «везло» не всем. Безумно худой парнишка из Машиной группы, Коля Нестеров, в круглых очках с веревочками на затылке, продержался два года. Пальто у него тоже не было, только одна курточка, явно перешитая из старого шевиотового пиджака с клетчатой кокеткой и такими же карманами. Работать по ночам на Сортировочной у него не было ни сил, ни подходящей одежды. Осенью и зимой он ходил постоянно простуженный, одно ухо у него было забинтовано из-за хронического отита. В группе его все жалели, хотели бы ему помочь, но как сделать это деликатно, никто не знал. Просить помощи в деканате тоже никто не сообразил. В стае шумных ребят-сокурсников Коля чувствовал какую-то свою «неполноценность», поэтому смущался, когда к нему обращались, избегал пустых разговоров и немного сторонился, чтобы «не навязывать» свое присутствие. Девочек он тоже обходил стороной, боясь пренебрежительного взгляда. Они, в свою очередь, не желая нечаянно обидеть каким-нибудь неловким словом или смешком, тоже «не замечали» его. Бедность и болезни не давали ему шансов встать на ноги.