Александр Макушенко - Рассказы умерших

Чем бы душа не тешилась. Выкурив последнюю трубку сладкого табаку, я стал думать о том, как принести на верфь побольше материалов, чтобы закончить ее ровно в срок. Срок – это три года. Вы не думайте, я не фантазист какой либо там, и мне претит сама мысль тягаться там со временем. Однако я и жить хочу. Ученые предсказали, что ровно через три года земля повернется тем боком, которое не хватает на наших чертежах…. И пошли вычисления, в которых я ровным счетом ничего не понимаю. И, стало быть, хватит с меня. Надо будет, рассчитаем! Только для этого придется снова идти в школу, из которой я удрал в четырнадцать лет. И надо будет – освоим.

Теперь так, начитанное надо будет отдать князю, пусть он там разбирается, чего нам строить и какие вышки для этого, получатся, надо еще построить. И чего уж там, разберется. Он толковитый малый, только затем мне служит, что я собирался оставить его здесь, править над малой планетой. И теперь так, стираем все написанное, ведь он сам без нас разберется.

Потом я вытер список и стал ругать все написанное. Многое было написано кровью младенцев, что жили на той стороне: они впервые увидели ночь и рыдали, когда увидели звезды. И абсолютно все написанное было бы правдой, если бы я верил хоть чему ни будь написанному. А так…

Князь выпил лишка и прискакал ко мне на своем покрытом доспехами коне. Уж на что он был надежен, так это в том, что являлся в доспехах вовремя.

– Вот, прочти! – почти швырнул ему список я. Тот внимательно оглядел его и заявил, что без шифровальной машины тут не обойдешься. А может затее и сжечь его, на всякий случай?

Я согласился и забрал из его рук написанный список, который был тщательно подретуширован резинкой. Она была готова. В плане, исписана. И так было написано все…. Почти все, о чем я хотел поговорить. И так было расписано многое, чего не следовало бы произносить вслух, например, то, что мы планируем замедлить планету.

И он согласился написанному. Уж Бог его знает, как он разобрал там хоть что ни будь, но все таки вернул мне листок очень довольным. И было на что посмотреть. Сплошные каракули, исписанные ластиком. И зачем они были зачеркнуты, знал лишь один политик, который на все это смотрел вполне снисходительно. И зачем нам надо было снисходить, знал только лишь один я.

Поверженный в прах князь смотрел на пепел, в котором крошились его записи. Он давно уже сделал их, в которых предлагал снизвергнуть все, что мы сотворили ранее. И слушать ту музыку, что слушал он, хотя это было неприемлемо. Уж слишком грустной и тоскливой она была. А так вполне неплохо. Да, годилась для вечеринки на постулатах Зла, как мы говорили, когда выпили все, что было в пабе. А там было мало чего: выбор вина был широк, а вот коньяк уже заканчивался. И надо было слушать то, что он говорит: что та музыка вполне хороша для широких масс населения, и что написал он ее лично сам, о чем с гордостью сообщает. А потом отправился согрешить с какой то дворовой девкой, что попалась ему из подворотни.

Его руководство пользовалось спросом. В основном, среди крестьян, которых было много и которые закладывали здание в честь Воннегута, который прославил его имя на века, воздвигнув том святой истины, как он ее называл, это свою машинописную лабуду. Теперь он оправдан, правда кем, все равно оставалось непонятно. И теперь писал сам, надеясь очеркнуть все происходящее с ним на самом деле. Мы называли это дневниками и втайне смеялись над тем, как коротко он пишет. Ну, в самом деле, что за книга из двухсот четырех страниц, расписанной в два абзаца? Было коротко и нудно, а во всем виноват был большой шрифт, которым он пользовался. Говорил, что так легче читать, но мы то знаем в чем дело?

Итак, короче, было нечего читать, несмотря на то, что писали политики многое. Уж лучше бы молчали и делали вид, что так произведено на свет многомасштабной литературы, что туда и писать нечего. Уж на что был бы хороший дивный мир, что нас окружает. Но он был демон в том, что касается правды. И он хорошо заметил, что продвигаемся мы с трудом. С другой стороны, мы то продвигаемся, а он пишет памфлеты, что совсем никуда не годится.

Было бы достойно его отшить и написать все заново, но мой помощник запретил и думать о том, чтобы уничтожать записанное. Как будто ему было дело в том, что ему касалось писанины его правителя. С другой стороны, почему бы не сохранить то, что написано, так сказать, для потомков? С другой пометкой, конечно, но говорится, будто ничего не делается без того, что быть вечным. И агрессивным. Как иные трудовитые писатели, которые писали памфлеты, будто за тем, чтобы прославится… однако мы знаем, что ими двигало на самом деле: жажда скорой наживы. А она велика, если ты прославимся.

Князь откупорил бутылку вина и сделал вид, что ничего не делает, хотят пил ее тайком, когда все отвернуться. Она пустела настолько быстро, что было ясно, что он пьян даже смотря на его вполне целомудренное поведение. Он скоро вернулся из отеля, проклиная девчонку, которая делал ему приятное аж целых два раза и не понял ничего из того, что она сказала. Она оказалась из зарубежья, это странная девка, которая мыла ноги всем желающим и сама была заразна, как чертов грех.

Отправившись за вином, князь оставил мня со своими раздумьями. Остепенившись, я стал какой то странный. Не чета князю, который выиграл свою лотерею и стал богатым лишь благодаря тому, как быстро он переметнулся на свою сторону. Это так казалось, что он мне служил. На самом деле все наоборот: это мне приходилось давать ему взаймы всякий раз, как он проиграется. С другой стороны.. а нет, вот и она.

И я достал бутылку виски, еще не початую, из за стола. Она была странной. Такое ощущение, что сам дьявол дал мне ее в руки и приказал выпить. Но странное дело: оно играло и переливалось, как шампанское в свете воды, которую я через него пропускал.

Размешав его с содовой, я стал следить как медленно уходит из него жизнь. Вернулся князь, и заявил, что сегодня скачки закончены и он осужден. Поинтересовавшись, в чем может быть дело, я понял, что он снова мухлевал с выбором коня. Осудив его, я удалился за своими делами. Дело было в унитазе. Выблевав туда все, что скопилось во мне за день, я вернулся к нему и дал ему совет держаться построже и не спрашивать слуг, где они берут ему настойки, ибо все они от меня. Он коротко согласился и спросил меня лишь о том, где он берет деньги. Я сказал ему в ответ, что он сам не знает этого и он согласился. Начал пить дальше, я спросил у него, где он берет деньги, на что получил ответ, что прямиком из городской казны. Я поперхнулся. И было за что: он проиграл почти все сбережения, что я делал для строительства космодрома!

Мне было нехорошо. С одной стороны, он был давний друг, а с другой, все пошло, завертелось, как только он вступил во владения. И надо было отшивать все его привилегия, что скопились за все эти два года.