Валерия Исаева - Письма в бутылке. Сборник рассказов и пьеса

Я слушал ее и не понимал, за что же такой красивой и одаренной девушке такая доля? Какой же подлый человек попался ей в шестнадцать лет… Я ее не торопил. Она глядела то в пол, то в стену позади меня, сидящего напротив нее, морщила тонкие черные брови и продолжала рассказ:

– Тот месяц был ужасен. Когда я пришла домой после «радостного» известия, я заплакала. Лицом в подушку, разумеется, чтобы никто из соседей не слышал. К кому мне было идти с этой бедой? Может быть, час я так пролежала, а может быть, и два. Отец был на работе. Я открыла его шкафчик с самокрутками и взяла одну из большой коллекции. До того момента я ни разу ни курила, но тогда поняла, что если я не пойду на такие меры, мне больше не на что будет отвлечься. Я подожгла самокрутку спичками и затянулась. Для моих легких это было слишком резким ударом, поэтому я долго прокашливалась, но, войдя во вкус, я выкурила целую папиросу, запив ее гаванским ромом, взятым у отца. Алкоголь быстро на меня подействовал и я не нашла ничего лучше, чем лечь спать. Мне, несмотря на выпитое, снились в ту ночь встречи с Жаном. Хотелось пойти и встать под душ, чтобы с мыть с себя всю эту энергетическую грязь. Проснувшись утром, я долго притворялась спящей, благо был выходной. А на самом деле я думала о том, что ждет моего ребенка. Да, уже только моего. Отец бы принял, он человек добродушный, но чему бы я научила ребенка, в свои юные годы, сама толком ничего не умея? Неужели его ждет жизнь в нищете коммуналок? И он мне будет напоминать Жана всю жизнь? Но ведь если я избавлюсь от ребенка, я поставлю врача в известность. В госпитале меня увидят люди и новость облетит город быстрее ветра. И как же потом жить с ярлыком? К тому же такой грех будет очень трудно замолить. Или поставить отца в известность, честно признавшись, что вот так получилось… Отец понимающий человек, он бы не стал ругаться и учить меня жизни. Но я посмотрела на вопрос еще с одной стороны: если уж Бог дал дитя, то следует выполнить волю Бога. Воспитать ребенка достойным человеком. Набравшись смелости, я выбрала более благородный и правильный путь, но побаивалась сказать об этом отцу и все время молчала. С другой стороны, корабль по-прежнему стоял в нашем порту и напоминал мне о присутствии Жана в моей судьбе. А особенно было больно видеть беззаботно разгуливающего по острову и улыбающегося Жана. Казалось, что он даже забыл об известии от меня… Каждый раз, когда я видела его в городе, мне хотелось разреветься от досады. Периодически я приходила домой, пряталась в укромный угол, где находилось техническое оснащение, и плакала. Благо гудение приборов заглушало мои всхлипы. От психологического потрясения на почве того, что Жан обманул меня и оставил со своим же ребенком на произвол судьбы, я сильно втянулась в курение и стала выпивать все чаще. Отец не замечал пропаж, ведь папирос и рома у него был полный шкафчик. Разумеется, от ежедневных слез, табака и выпивки организм сильно ослаб. И в один вечер я потеряла этого ребенка. Именно в тот вечер, когда корабль уходил от наших берегов. И иногда я даже радуюсь этому, поскольку вместе с отбытием корабля Жан окончательно и бесповоротно ушел из моей жизни. Но память настолько уникальная штука, что я помню каждую встречу с Жаном и мне от этого становится тошно. Я застраховала себя от подобных «замечательных встреч», я себя уважаю, потому что я у себя одна все-таки… И всю эту историю знаю только я. Ну, теперь и ты. А что касается Бога… Сначала я раздумывала над тем, зачем же он так со мной поступил, ведь я исправно служила ему… А потом я перестала в него верить, как перестают верить в персонажей из детских сказок. Мой крест на шее – всего лишь кулон. И на мессах меня уже давным-давно нет, поскольку это мой осознанный выбор. А просто так на них ходят лишь олухи. Мой последний визит в церковь был для того, чтобы поставить свечу за упокой ребенку, – она закончила рассказ и посмотрела мне прямо в глаза. Она не ждала вопросов и попыток вывести на чистую воду, словно понимала, что я этого не стал бы делать, ведь мне не хотелось ранить человека еще больше.

– Не стоит так печалиться. Ты хороший человек. Не беспокойся об этом, Всевышнему все известно, Жан будет наказан обязательно.

– Ты хорошо ко мне относишься, в отличие от многих горожан. Я не хочу огорчать тебя, но наши отношения невозможны и отныне ты знаешь, почему, – спокойно сказала она

– Я не огорчаюсь, ты уж точно не виновата в таком прошлом. Знаешь, я бы посоветовал не прекращать верить в хорошее и доброе. Если потеряешь эту веру, станет очень тяжело…

Она отрезала мне кусок пирога и завернула его в газетную бумагу.

– Оставь, вам хоть с отцом хватит? – начал было противиться я

– Хватит, уж тебе не жалко, – отмахнулась она, – давай уже провожу тебя, а то скоро соседи вернутся с веселья. Идем.

Она позвала меня за собой к входной двери. В тот летний вечер на фоне пустых улиц, утопающих в лучах заката тропического солнца, сжигающего стены старых домов, она словно стала другой. Платье приобрело серый оттенок, кожа ее казалась более смуглой, черные волосы вились, она хмурила брови. Я смотрел на нее как на ангела, спустившегося с неба. Что ее ждет в будущем? Она улыбнулась мне уголками рта, и, уловив момент, поцеловала меня в щеку. Это длилось менее секунды, но мне показалось, будто пролетела целая вечность. Девушка с таким прошлым, не желающая идти на контакт с людьми, меня поцеловала, надо же! Я просто улыбнулся ей, и, прижав кусок торта к сердцу, поблагодарил ее и пошел домой. Я шел по мокрой от стремительного дождя набережной, глядя на закат. Я был счастливее всех в мире в тот вечер!

Я затушил сигару в старой пепельнице. Сколько лет прошло с тех пор? Сорок, а может быть, меньше… Этим летом я все же решился написать мемуары. Несколько поколений сменились, уже никто не вспомнит тех дней, когда мне было двадцать лет. Я переехал в столицу из своего родного городка много лет тому назад. В своих мемуарах я заменил имена персонажей в целях сохранения конфиденциальности. Но одного я соврать не смог – яркость, незабываемость моментов, происходивших в моей юности. Я их передал с особой точностью, с любовью. Жены и детей у меня нет. Но ни одну женщину, с которой я встречался, я не обидел ни словом, ни делом. И ни в одной из них я не находил тех черт, которые были присущи ей. Меня беспокоил вопрос, где же она находилась, что происходило в ее жизни. Ее история не давала мне покоя все эти годы и я изложил ее на бумаге в толстой тетради с кожаным переплетом. Мои мемуары впитали все – дым сигар, свежесть океанской воды, свет первых лучей заката и рассвета на острове, и, безусловно, мою первую и последнюю любовь, которая прошла испытание годами и теперь снизошла на бумагу.