Евгений Орлов - Период второй. Семилетка

– Вот так.. вот так… Вот так… О-о-о. Блеск. Ещё, ещё, ещё.

Ей было нестерпимо больно. Казалось, внутренние ткани тела не выдержат этих толчков и вот- вот порвутся. Гримасничая от боли, она просила:

– Не надо. Прекрати, скотина. Ой, ой, мне больно. Ой, я не могу. Ой. Ой, мне очень больно!

Он с рычанием продолжал:

– Ничего, ничего, ничего. Потерпи маленько. Вот так, вот так.

Когда Фрол закончил, закричали оба. Он от удовольствия. Она от боли. Молча отодвинув пленницу, он пошел в угол к полотенцу.

Она одернула платье и присела на угол топчана. С минуту сидела не двигаясь. Увидела на затоптанном полу свои рейтузы и подняла их. Вытряхнула, надела на ноги, непослушными руками, удерживая резинку сквозь одежду, натянула их на талию. Поправила чулки, надела туфли и стала развязывать веревку с правого предплечья.

Он скомандовал:

– Пересядь к столу.

Она не двигалась.

– Что, голуба, понравилось? Жаль от топчана задницу отрывать? Хочешь продолжить?

Софья вздрогнула, встала и пересела на табурет, приколоченный к полу перед столом.

– Видишь, часа два я учил тебя уму-разуму, и уже слушаешься. Через недельку шелковой станешь, – при этих словах он подошел к столу, сел на свой стул, повернул свет на арестованную и продолжил, – Теперь не спеша излагай, что молола в ярости своей непотребное о щите и мече нашей партии. Надеешься, я мимо уха пропустил? Нет. Чекист – он, даже когда бабу имеет, все одно на чеку остается. Ха, ха-ха-ха, – радостно загоготал он довольный своим каламбуром о чекистах на чеку.

Она сидела, понурив голову, и молчала. Но он был уверен, что долго ей упрямиться не удастся. Поняла, как здесь могут обойтись с ней. Что захотим, то и сделаем. Напугана до упора. Чуть надавить ещё, и выложит все, что он захочет. Расскажет, что надо и чего не надо. Можно теперь и по-хорошему попробовать. Отвел луч света от её лица и как можно доброжелательнее предложил:

– Ты вот что. Перестань губы дуть. Нам ещё твои показания надо успеть записать, а время позднее. Да и тебе, небось, в камеру вернуться уже не терпится. А за то, что попользовался тобой, ты не больно обижайся. Теперь тебе ко многому привыкать придется. Себя можешь успокоить тем, что хороша – прямо мрак. Это я тебе авторитетно заявляю, как мужик бывалый. Тебе же опыта полезного пора набираться. Небось, кроме буржуев своих ни хрена не видела. Сегодня тебе считай, повезло, настоящий пролетарский хер попробовала..

Софья Ильинична всхлипнула, плечи её затряслись, из-за плотно сжатых губ послышалось подобие истерического хихиканья. Фрол удивленно поднял брови:

– Ты что это, голуба, не умом тронулась? Что смешного я сказал?

– Носитесь вы все, в последние годы, со своим происхождением, как дурень со ступой, а куда деть его – не придумаете. Можешь хвастать перед своими – ты решил задачу эпохи! Нашел место для пролетарского происхождения! Оказывается, место ему у бабы в гузне. Самый раз. Сколько не ищи – лучше не придумаешь!

От такого святотатства у Фрола глаза полезли на лоб. Он побледнел даже. От неё, от сломленной и осторожной он ждал раскаяния, но никак не таких, хамских, не обдуманных, а тем более антисоветских заявлений. Между тем она уверено и твердо продолжала:

– Что вытаращился? Так с тобой другие не говорили? Место, конечно, ты подходящее подыскал своим пролетарским воззрениям, но ты и не пролетарий даже. Ты только по шкурным соображениям прикидываешься пролетарием. Далеко тебе до них! Мужлан ты неотесанный, деревенщина стоеросовая! В органы выбился тем, что из голодранцев деревенских. Небось, бегал раскулачивать помогал. И в бедняках ты оказался наверняка потому, что лодырь и неумеха! Пропил, небось, все, что в доме было, да на девок тратил на продажных и таких же непутевых.

Собравшийся было осадить зарвавшуюся бабу, он опешил. Обличая его, она как в святцы глядела. Действительно, он стеснялся того, что был из крестьян, а не из рабочих. Сущая правда, что их отец пропил, промотал все добро. Затем бросил их с матерью – живите, как знаете, а сам с сельской гулящей вдовой завербовался на Донбасс.

Работа отца на шахте давала Фролу право писать в анкетах – сын рабочего. Потом отец сошелся с донской казачкой, но через месяц его зарезали в пьяной драке. Фрол вытравливал из памяти свое деревенское прошлое, не любил родителей. Он так же, как и Иван, вначале тоже стеснялся своего невежества, но постепенно усвоил политические лозунги момента, любил к месту и не к месту употреблять модные городские слова. Благодаря природной бесцеремонности и наглости, почувствовал в органах себя уютно и уверенно. В кругу товарищей и подруг стал даже чваниться теми полномочиями, которыми его по службе наделила советская власть.

А она продолжала:

– Мой Иван – вот настоящий пролетарий! В семье рабочей родился и вырос. Сам в рабочих походил и до службы в Красной армии, и после. Но он своим происхождением не козырял, не использовал его как довод, насилуя женщин. Ты нарост, короста на теле народа нашего многострадального! Веками Российская империя славилась умными, сильными и честными. Люди у нас терпеливые, сердобольные, легко прощающие обиду благодаря широте души русской. А вы, горстка хамов, присвоили себе право распоряжаться их судьбами. Чей дьявольский план вы воплощаете, не знаю. Но ясно, что делами своими подлыми вытравливаете все лучше, что есть у народа нашего!

Он попробовал остановить безумную проповедь, но она словно парализовала его волю и остановила готовый вырваться из глотки мат выставленной вперед ладонью.

Гневно и с пафосом Софья продолжила:

– Сколько лет уже вы с корнями, подчистую, уничтожаете на Руси лучших её людей? Уничтожаете настоящих мужчин, их жён и детей. Я точно знаю, Иван ничем не провинился ни перед людьми, ни перед Родиной нашей. Вы его преднамеренно в преступники записали, и убить намерились. Меня оболгали. Преступница за то, что сутками без перерыва на работе, преступница за то, что к родне съездить решила, преступница за то, что сама кусок колбасы и масла не съела, а больному повезти хотела! Все вы с ног на голову поставили. Не я – ты преступник. Угробить меня решил. Чтобы я за детворой малой не ухаживала, пока их мамки самолеты для Красной армии красят. Чтобы Иван больше не смог самолеты строить. Не Иван вредитель, а ты и свора друзей твоих блудливых режете крылья нашей Красной армии, в то время, когда она больше всего в помощи нуждается.

– Ты тут нагородила на расстрел на месте. Прямо в моем кабинете позволяешь антисоветскую пропаганду. Прав товарищ Сталин, сколько бы буржуи не маскировались под правильных граждан, нутро у вас буржуйским завсегда остается.