Алекс Вурхисс - Лейла

Но к этому страху и отвращению примешивался какой-то интерес, и этот интерес волновал меня куда больше, чем самая красивая неко из тех, что снимаются в порнопостановках. Умом я понимала, что «естественное» влечение к носителю хромосом другого вида – ужасная ненормальность. Атавизм, притом опасный, потому что такое скрещивание, без предварительного генного инбридинга, чревато нарушением генома, болезнями и мутациями. Я могла рассуждать об этом часами, строго с научной точки зрения, я написала на эту тему в свое время прекрасную курсовую работу – ее загрузили в банк эталонных курсовых работ, и, возможно, используют при создании новых учебников, но…

…Но разум одно дело, а чувства – совершенно иное, как это не парадоксально. Казалось бы, что такое чувства? Физиологически интерпретированное социальное поведение или, наоборот, рефлексы, возведенные в социальный ранг. Но почему тогда они, зачастую, не подчиняются ни одному, ни другому? Ни здравому смыслу, ни генетической целесообразности?

Раньше люди, как животные, вынашивали в себе ребенка. Девять месяцев длился этот патологический процесс, когда зародыш, фактически, питался своей матерью. Какой это был невероятный удар по женскому здоровью! Теперь единственное участие человека в продолжении рода заключается в сдаче семенного материала. Кстати, раньше далеко не все яйцеклетки оплодотворялись, ведь частые беременности могли привести к полному истощению и смерти. Те же яйцеклетки, которые не оплодотворялись, организм отторгал, и это тоже было очень неприятно. Да что я объясняю, ведь каждая неко или тачи переживала один раз в своей жизни этот болезненный процесс! Это одна из тех вещей, повторения которых совершенно не хочется. По сути, мы могли бы предсказать первую овуляцию у гендернонераспределенной, но не делаем это как раз для того, чтобы будущие неки и тачи хотя бы чуточку поняли, от чего именно их избавила современная наука.

И это только чистая физиология. А психологические моменты? Нам об этом много рассказывали и в курсе той же истории, и в курсе психологии (а медикам катастроф, из среды которых, кроме всего прочего, набирают социопсихологов, наверное, просто плешь проели, даром, что девяносто девять из ста никогда эти знания не используют, поскольку будут лечить травмы или что похуже). Я, кстати, совершенно не понимаю, зачем на этом заострять внимание. Возможно, не знай я всего этого, я была бы спокойнее. Возможно, просто не обратила бы внимание на то, что со мной что-то не так. Хотя иногда я, наоборот, хочу узнать о тех временах как можно подробнее; во-первых, несмотря на обилие информации, многие вопросы остаются для меня открытыми. Например, почему люди не только не пытались изменить такой ужасный порядок вещей, но еще и отстаивали его так, что едва не погубили все живое на планете?

А во-вторых, может быть, для того, чтобы все-таки понять себя. Свою нелогичную тягу к вещам даже не запретным – к абсолютно бессмысленным, да к тому же опасным. Нет, только ненормальный хотел бы вернуться в эту варварскую эпоху. Но вот в чем вопрос, нормальна ли я, если интересуюсь этим? Я пыталась себя убедить, что мой интерес чисто научный, но тщетно. Я прекрасно понимаю, что здесь задействовано что-то совершенно иное, отличное от процесса познания. Потому мне остается одно – с головой уйти в учебу, но сухие строки формул и цифр не спасают от этого странного чувства, в котором тревога смешана с предвкушением.

– Ковалевска! Да что с Вами сегодня творится?

– Влюбилась, наверное, – послышался ехидный голосок нашей старосты, тачи Гибсон. У нас с Гибсон негласная конкуренция; мы обе тачи, обе хорошо учимся и обе считаемся привлекательными. Вот только у Гибсон есть своя неко, третьекурсница Ани Мей, а у меня неко нет. И Гибсон считает, что я горделивая, зазнавшаяся сучка.

Ха! Если бы это было так, я была бы просто счастлива! К счастью, Гибсон слишком глупа для того, чтобы строить более сложные предположения. Но мне от этого не легче. Честное слово, быть зазнавшейся сучкой куда легче, чем человеком, не понимающим и отчасти даже боящимся себя.

– Я слушаю, – стараясь не выдать обуревающие меня эмоции, спокойно ответила я. – Вы говорили о выявлении принстонской нейропатологии. Если Вы хотите, магистр Лару, я могу рассказать Вам всю процедуру анализа Формана-Эппса, включая те моменты, на которых…

Магистр Лару, пожилой укэ с коротко стрижеными некогда русыми, а ныне седыми волосами и печальными водянисто-голубыми глазами, покачал головой:

– Не надо, Ковалевска. Я верю, что Вы знаете, может быть, и лучше других. Но слушать лекции все равно необходимо. Повторение не зря называют матерью учения; Вы можете обратить внимание на нечто, ускользнувшее от Вас, можете найти что-то, какую-то проблему, ранее незамеченную или ответ на какой-то еще нерешенный вопрос, даже, простите за архаичное выражение, озарение, не мистическое, а вызванное только лишь концентрацией внимания. И не забывайте, что принстонская патология – это не просто тяжелый, но и трудноустанавливаемый диагноз, а любая ошибка пренатального терапевта оборачивается искалеченной жизнью.

«И поводом для медиков катастроф отточить свое мастерство», – подумала я с неожиданным злорадством.

Я люблю свою профессию. Нет, не просто люблю, я ее обожаю со всей страстью, на какую только способна тачи в восемнадцать лет. Пренатальная терапия – это творчество, созидание. Именно мы решаем, что вырастет из той или иной зиготы. Решаем, конечно, по определенному шаблону, но это ничего не меняет. А какая эйфория захватывает, когда среди десятков технических зигот вдруг появляется одна, имеющая от природы красивый, полноценный геном! Ее рассматриваешь особенно пристально, бережно восстанавливая поврежденные участки, внося необходимые коррективы, ведь природа, в отличие от человека, не созидает совершенства. И вот уже перед тобой готовая для интрузии зигота, из которой, три с половиной месяца спустя, появится в мир сэмэ, укэ, тачи или неко. Новая, оригинальная, ни на кого не похожая человеческая личность!

Мне осталось доучиться полтора месяца, защитить дипломную работу, а потом я уеду в какой-то другой город, где получу место в одной из клиник пренатальной медицины. Я буду заниматься любимым делом! Вот это мне действительно было важно, а неко… а неко потом.

* * *

Пары пролетели незаметно; возможно, для кого-то они тянулись медленно, но мне просто нравится учиться, и я даже сожалею, когда учебный день подходит к концу. Но пары закончились, и аудитория быстро опустела. Я нарочно медленно складывала свои вещи; мне сегодня не нужна была компания. Но как на зло, именно сегодня уйти одной у меня не получилось.