Алекс Вурхисс - Лейла

Может показаться, что я слишком холодна со своими подругами, но это не так. По-своему, я их люблю и дорожу их вниманием, и даже тем старанием, с которым они пытаются интегрировать меня в «нормальную жизнь», или, как говорит Лиз, сделать счастливой. Они, конечно, не понимают, что так меня нельзя сделать счастливой. Откровенно говоря, тогда я и сама не знала, что же мне нужно для счастья. А если совсем уж честно, то на этот вопрос вообще мало кто способен ответить. Хотя в моем мире все вполне искренне считают, что счастливы.

Ну что же, ничего не поделаешь; придется, конечно, поплавать в этой ванильной луже по имени «Пинк-шоу». Но зато у меня есть три вечера на мои собственные развлечения, дающие мне иллюзию если не счастья, то удовольствия.

В общежитии я занимала одинарный бокс, который так и назывался, «холостой», а Дженни с Лиз уже давно переселились в двойной, так называемый коттедж. У них было довольно много удобств: ванна с паровой баней, комбинированная стиральная машина (я ей пользуюсь, чтобы не ходить в общественную стиралку, которая, как и все помещения, где собираются во внеучебное время студенты, моментально превращается в клуб знакомств), собственный балкон, а, главное, кухню! Самое смешное, что ни Дженни, ни Лиз не умеют готовить. Вообще, в наше время этим талантом мало кто может похвастаться; а зачем, если есть готовый фаст-фуд, приготовленный рабочими или кафе, где работают кулинары-специалисты? Но на кафе нужны довольно большие деньги, а фаст-фуд мне лично не то, чтобы в горло не лезет, но, если есть выбор, я лучше сама чего-то приготовлю. Это дерьмо из планктона, водорослей, гидропонного риса и прочих хай-тек продуктов, с моей точки зрения, есть может только очень голодный человек. Тем не менее, абсолютное большинство студентов, да и не только, питаются именно фаст-фудом.

Так что на их кухне хозяйничаю я, ухитряясь наготовить на нас троих. И это при том, что кулинарной специализации у меня, естественно, нет. Чудеса, да и только. Возможно, все дело в моем первом воспитателе: моя кураторша была родом из маленького городка у самого Ледника; она не только сама прекрасно готовила, но и нас, пятерых тачи научила. Впрочем, она научила нас многому из того, чего не учили других гендернераспределенных.

Когда я ее вспоминаю, я чувствую какое-то странное, щемящее ощущение – не горечь, не тоску, а что-то одновременно радостное и грустное. В одной книге (мы называем этим архаичным словом файлы, не адаптированные для прямого восприятия мозгом; их читают, как текс) я нашла слово «ностальгия». Объяснение этого слова, как водится, ничего не объяснило («рудиментарное чувство тоски по месту или обществу, к которому привязан») и я решила, что это именно она.

Моя кураторша часто говорила нам о Холоде. Именно так, Холоде с большой буквы. Она рассказывала нам, что у Ледяной стены по-другому воспринимаешь мир. Этот мир, а, особенно, жизнь человека становятся хрупкими, как промерзшие насквозь ветки деревьев, как вымороженные пальцы (на ее левой руке не хватало трех пальцев; два ампутировали, третий она сама отломала, затерявшись в пурге и едва не замерзнув; странно, что в наше время такое еще случается среди полноценных людей).

А еще она же говорила вещи совершенно крамольные в нашем мире, хотя мы, юные гендерораспределенные, не воспринимали это как крамолу, скорее, как сказку. Она говорила о том, что в мире есть Кто-то неизвестный, для кого жизнь каждого человека очень дорога. Тот, кто ведет через пургу, как она выражалась. О нем говорят полулюди, из тех, кто может говорить; о нем шепотом рассказывают друг другу северяне. Когда все вокруг совсем – совсем плохо, когда разум не находит больше никакой надежды, говорила моя наставница, приходит Он, и выводит тебя обратно, к теплу, к людям, к жизни. Ты не слышишь и не видишь его, но твердо знаешь – Он рядом, он ведет тебя, и с тобой все будет так, как надо.

У меня хватило ума никому не рассказывать о том, чему учила нас магистр Мартен, но я очень боюсь, что моя первая кураторша недолго сможет воспитывать молодое поколение. Социопсихологи очень настырные люди; рано или поздно кто-то из ее воспитанниц расскажет об этих уроках, и моей наставнице несдобровать. А жаль, ведь она научила нас бороться, не сдаваться, надеяться до последнего. И я долго не понимала, зачем мне все это в уютном, теплом Гарше. Но внимательно слушала и запоминала.

А еще она пекла нам блинчики! В конце февраля – начале марта мы выходили на окраину Гарша, где росли клены. Острыми металлическими лезвиями мы наносили на их стволах глубокие борозды. Через какое-то время борозда становилась коричневой. Магистр Мартен брала пальцем коричневый сок и проводила каждой из нас по губам. Это была первая наша сладость после Дня Феминизма, и она всегда казалась такой… необыкновенной!

Странно, ведь наш мир дает нам возможность получить практически любое удовольствие. Неаппетитная масса из планктона с помощью вкусовых добавок превращается в любое известное в истории яство. Пусть мы потеряли девяносто процентов биосферы, но вкус блюд из давным-давно исчезнувших растений, животных и грибов нам доступен, стоит лишь захотеть. Но сладость того кленового сиропа, взятого пальцем из ранки на стволе живого дерева, почему-то совершенно иная, какая-то… не от мира сего. И я могу вспоминать ее спустя годы, а вкус даже ресторанного деликатеса забуду уже через несколько дней.

Мы собирали патоку, а через несколько месяцев, в обычный, на первый взгляд, день, магистр Мартен вечером (это всегда было именно вечером) звала нас к себе в коттедж.

Летнее солнце играло золотыми пятнами по стенам; пахло медом, патокой, пшеницей (эти запахи можно было найти в общественной ароматеке) и чем-то таким, что мы не могли понять тогда. Но я сразу подумала, что именно так должно пахнуть в Форпосте, том последнем поселении людей у стены ледника, о котором рассказывала нам магистр Мартен. В городе, где дома построены из ледяных глыб, но сохраняют тепло, где люди ходят круглый год в меховой одежде и термобелье, и у многих отморожены пальцы и уши. Иногда я задавалась вопросом – зачем люди вообще живут в подобном месте, и лишь намного позже поняла, что совсем не по своей воле.

Лепешки магистра Мартен казались чем-то не от мира сего, они были сладостью, воплощенным наслаждением. Они словно таяли во рту, превращаясь в чистое удовольствие. Как разительно отличались они от всего, пробованного нами раньше! Это была более, чем пища, кроме насыщения и удовольствия вкуса она приносила что-то еще, непонятное, какое-то ощущение покоя, подобного которому я никак не могла найти впоследствии.