Алексей Ярковой - Идеальный мир

Маленькая зеленая двухсотрублевка слушала затаив дыхание, и ей становилось с каждым словом все страшнее.

– Ладно. Слушай, – проложила тысяча, – как я жила у людоеда.

На шкаф не попадало вечернее скудное солнце, и оттого в полумраке страниц уголовного дела рассказ старой банкноты приобретал какую-то зловещую окраску.

– В тот раз мной расплатились за мясо на базаре. Чиновник какой-то с кожаным черным портфелем получил намедни в пятницу зарплату, и я лежала в его портмоне рядом с визиткой, на которой было написано «НК СусликГаз». Кто такие суслики и что такое газ, я знаю, но почему два слова пишут вместе, я так и не поняла. И что такое НК, тоже не поняла. Может, это общество «народный контроль»? Но неважно. Решил он, то есть этот кадр из «СусликГаза», поехать на шашлыки. Друзья поручили ему купить мясо на рынке. Вот он и расплатился мной.

– И что дальше?

– Так я попала из мира лощеных бумаг, визиток и пахнущего парфюмом портфеля менеджера в красные засаленные руки продавца мяса, – ответила тысяча.

– Неужели… Он купил…

– Не перебивай. Нет. В этот раз свинина. Это была обычная свинина, – сказала тысяча. – Главное впереди. Это была бабка. Старая бабка лет восьмидесяти. Она работала мясником на скотобойне. А на рынке приторговывала ворованным мясом с комбината. К вечеру, когда рынок закрылся, она пришла домой вместе с сожителем, – тысяча поморщилась и вздрогнула. – Как можно! Но факт. Сожитель был моложе ее лет на тридцать. Выпила самогоночки вместе с сожителем. Разговор – слово едкое, мысль ревнивая. Бабка вспылила и своего мужичка по голове скалкой шарахнула. А тот возьми и помри на месте. Кому в тюрягу охота на старости лет? А бабуся та крепкая – два метра в плечах, в обхвате что сосна столетняя, крепкая. Ну, она и того – разобралась по профессиональному с телом. Мясником все-таки проработала всю жизнь. Ей разделать тушу – что колбаски нарезать. Она и разделала своего сожителя. Что-то на базаре продала, что-то в морозильник сунула, холодца наварила – соседей угостила.

– А пятно, – перевела дыхание двухсотрублевка, – пятно откуда… как?

– Ах, пятно! – воскликнула тысяча и буднично пояснила: – Так перед тем как, значит, вот эти дела, она нас пересчитывала после торговли, и на табуретки мы лежали. А она как начала топором рубать жениха своего, тут на нас и полетели ошметки, кишки.

– Как же нашли? – спросила новая купюра.

– Обычное дело, – засмеялась старая банкнота. – Как водится в фильме ужасов. Соседи ноготь нашли в холодце. Такие дела… Нас изъяли, к делу подшили. Соседи блевали три дня. Бабка в тюрьме.

Установилось молчание. Двухсотрублевка представляла себе ужасные картины – одна кровавее другой, а старая тысяча думала о том, что все-таки прожила интересную жизнь и что иной раз один ее день был насыщеннее полной жизни какой-нибудь монеты, закинутой детской рукой в вечную копилку.

– Такая сказка на ночь. Так что, как говорится, мойте руки после нас, – наконец сказала тысяча.

– Понятно… – отозвалась зеленая двухсотрублевка.

– Но не мы грязные. Такими нас делают руки, – сказала тысяча. – В конце концов, что есть мы? Мы – это обезличенный эквивалент человеческого труда. Дистиллят. А уж как его применят, не от нас зависит. Купить ребенку молоко или дать взятку, заплатить за лечение врачу, спасти жизнь или продать человечинку. Кто это решает?

В этот момент папку подхватила невидимая рука, распахнулся свет, и новенькая купюра с морем, чайками и колоннами упорхнула, чтобы продолжить длинный противоречивый путь. А старая тысяча только и успела проводить ее печально взглядом трех глаз. Она так и не узнала, что по этому поводу думает новое поколение молодых банкнот.

– Пиши, Аня, пиши! С большой буквы! – громко сказал член младшего госсовета Республики, дожевывая пирожок с мясом и вытирая пятерню о фалды синего мундира. – Указ.

Писарь и по совместительству помощник члена Совета Республики, кудрявая девушка с длинными, густыми, тщательно обработанными перекисью водорода волосами, плоской грудью и огромными бедрами, обмакнула высокое гусиное перо в чернильницу. Затем, аккуратно стряхнув лишнюю каплю, наклонилась над листом бумаги, выводя каллиграфическую заглавную букву.

– Указ. Именем короля мы, малый государственный совет, повелеваем, – член совета прервал речь и, заглядывая помощнику сзади через плечо, осведомился: – Поспеваешь, Сунган?

– Да, Ваша честь, – Аня тряхнула кудрями, ее почти бесцветные глаза ничего не выражали. – Поспеваем, Сан Саныч.

Аня Сунган высунула от усердия язык и выводила начало спирали заглавной буквы:

– Жаль, что на принтере нельзя. И черновик писать не разрешается.

– Нельзя, Аня. Нельзя. Все указы пишем вручную. Давно уже. Закон такой есть, – ответил Сан Саныч, выбирая в пакетике глазом следующий пирожок. – В прошлом году помнишь? Ты помощник члена совета. Ты обязана все это помнить.

– Помню, Сан Саныч, – ответила помощница. – Совет экстрасенсов настоял, чтобы от сглаза, а еще, значит, и для придания животворящей силы тексту закона следует писать закон вручную.

– Именно! – ответил начальник и, откусив пирожок, добавил: – С повидлом попался, не люблю…

– Оставьте мне, – простодушно сказала Аня.

– Да? Ну, и то верно, – Сан Саныч положил надкусанный пирожок на край стола и продолжил: – Ладно, не отвлекаемся! Пиши. А то много работы!

Перо скрипело по бумаге, Аня часто обмакивала его в чернильницу, смахивала лишнюю каплю и старалась успеть вывести очередное слово.

«Имянем вирховнаго правитиля мы, члены младшего гасударственаго савета, повиливаем. Ф целях сахранения нацинальной айдентичнасти писать па рускаму языку фсе слава так, как они звучат. Измениения внести ва фсе славари и книшки новые. А также в праграмы абучения дятей. Абжалаванию укас не падлежит. Точка».

Сан Саныч замолчал, подошел к Ане, внимательно пробежал глазами по тексту, который неряшливо вывел помощник.

– А почему у тебя молдавская фамилия? Никогда не обращал внимания, – вдруг спросил Сан Саныч.

– Это фамилия мужа, – ответила Аня настороженно. – Я по национальности тоже не совсем русская, но не молдаванка. А что?

– Нет, ничего. Писательница была такая. Франсуаза Саган. Вспомнилось… Так. Все хорошо. Слово «точка», балда, зачеркни. Это не слово, а настоящая точка. Знаешь, что такое точка? Эх! Всему вас учить, – сказал он, и Аня, торопливо вычеркнув последнее слово, старательно вывела в конце текста жирную точку, похожую на кляксу. – И поставь ниже сегодняшнюю дату, – добавил он и после того, как Аня вписала торопливо «четвертое июля две тысячи тридцатого года», выхватил у нее листок. Еще раз пробежав по тексту глазами, Сан Саныч удовлетворенно хрюкнул и выбежал из кабинета. Дверь хлопнула. В наступившей тишине захрустел пакет с выпечкой. Аня откусила румяный краешек пирожка и сделала звучный глоток из большой белой чашки с крупными алыми горошинами по периметру. Затем долго смотрела в окно, где с грустного серого неба срывались ноябрьские одинокие снежинки.