Рустем Шарафисламов - НеПравильные люди

Мне слегка неудобно. Неловко от осознания, что мои два деда живы. И я имею возможность пригласить их в свой большой собственный дом. Но я не знаю, как вести себя. Я никогда с ними не общался. Не хочу их обидеть неосторожным словом.

Они моложе меня. Оба родились в далеком 1911 году. Сейчас им всего по 30 лет.

Эти два молодых человека несоизмеримо старше меня. Им всегда будет только 30.

Они проходят и осматривают дом. Бурно радуются и говорят, что о таком даже не мечтали. Потом рассматривают мой большой черный внедорожник. Оба удивляются, а один из них говорит, что он скорее, больше похож на танк, чем на автомобиль.

Затем они ходят по большому участку и недоуменно спрашивают меня, почему ничего не посажено и столько земли пропадает зря.

Мне неловко. Они оба из далекой деревни. Я заверяю их, что обязательно посажу что-нибудь, что просто земля в этот год отдыхает.

Потом за столом, когда уже выпили, они спрашивают про семью, про детей. Я рассказываю, что дети уже большие, что все выучились в институтах и живут в своих квартирах. Они быстро захмелели и искренне радуются. И я не понимаю, то ли за себя, то ли за внука. То есть за меня.

Я ухаживаю за ними, как никогда прежде ещё ни за кем не ухаживал. Я хочу показать им всю свою благодарность и признательность. Благодаря им, имею возможность сегодня жить. А им и без этого хорошо. Они наливают, чокаются, потом обнимаются и целуются. Потом мы все плачем…

Я наливаю ещё по одной. Они вдруг смолкают. А один дед, который мамин папа, просит принести ещё один стакан. Второй молча соглашается с ним, одобрительно кивнув головой.

Уже через минуту стакан стоит наполовину полный. Дед накрывает его куском черного хлеба. Враз протрезвевшие, молча берут свои стаканы и глядя куда-то в сторону, не чокаясь, даже не выпивают, а скорее забрасывают содержимое в рот.

«За тех, кто не вернулся из боя…»

Поставив стаканы, так оба и стоят долго, не притронувшись к закуске.

Я наверное, понимаю их… Мне за пятьдесят. Я вынужден быть счастливым за них. За их несостоявшуюся жизнь. За то, что не хоронил друзей после боя, за то, что нянчил и растил детей. За то, что построил дом. За то, что посеял газон вместо картофеля.

Потом мы долго и молча сидим в тишине. Они молча курят. Один из них спрашивает, помнят ли люди о них.

– Помнят, – я отвечаю, – Парады. Улицы, проспекты, площади называются именами героев той войны. Бессмертный полк…

– Бессмертный полк? – удивляются оба, – Что это?

– Это когда потомки несут ваши фотографии, как будто на параде.

– Здорово, – радостно переглядываются. И настроение у них поднимается.

– Что и ты тоже? – их глаза останавливается на мне. Я мгновенно трезвею под их пристальным взглядом.

– Конечно! – безбожно вру… Я же не могу им сказать, что они не оставили мне ни одной своей фотографии.

– И что, все прям, так и несут? – им ни как не успокоится.

– Да нет… не все… Есть и такие, которые осуждают…

Их не удивляет это, они многое знают в этой жизни.

День, тем временем, близится к концу. Прежде чем они уйдут, растаяв белыми журавлями в небесной синеве, в последний раз наливаю по полной на «дорожку».

Мы одновременно залпом выпиваем опять. Перед дорогой они закуривают, не спеша и смакуя, втягивая едкий дым.

Наконец, один из них глубоко вздохнув, тушит папиросу пальцами и прощаясь со мной, кладет сильную руку мне на плечо:

– Они злятся потому, что несчастливы… Их просто никогда не убивали…

Его первый день на заводе запомнился многим. В цеху собрались слесари, механики, токари. Завод был большой, и народу собралось достаточно.

Он нашел небольшое возвышение. Встал на него, внимательно оглядел всех, заглядывая каждому в глаза. Потом отвернулся, чтобы никто не подумал, что его слова к кому-то обращены лично, и заговорил тихо и спокойно, глядя в окно.

– Зовут меня Леонид Робертович. Я ваш новый главный механик. В бывшем мастер спорта по боксу в полутяжелом весе…, – и через небольшую паузу, – Посылание меня на три буквы не приемлю ни в каком виде. Есть вопросы ко мне?

Вопросов ни у кого не было. Высокий рост, крепкая фигура и квадратный подбородок доказывали, что говоривший не врёт и все присутствующие сразу согласились с этим.

– Раз вопросов нет, тогда попрошу всех приступить к работе.

И народ спешно разошелся по своим местам. А он ещё долго стоял и смотрел в окно. Только было слышно, как пыль в луче света медленно опускается на пол в опустевшей мастерской…

Ему было за сорок. Был он немногословен. Своих защищал и никогда не давал в обиду.

Как-то после смены, народ по обыкновению торопился домой. Толпа забила всю остановку. Автобус задерживался. Уставшие люди нервничали. Посреди толпы раздались крики и ругань. Какие-то нетрезвые парни пристали к девушке из бухгалтерии. Начали тащить ее за рукав. Та отчаянно вырывалась, но против хулиганов была бессильна. Народ отстранился и не вмешивался. Парни, обнаглев, увидев равнодушие окружающих, не унимались. Девушка уже почти умоляла их отпустить её.

Вдруг толпа расступилась. Кто-то уверенно подошёл и взял одного парня за плечо:

– Заканчивайте…

– А не пошёл бы ты…

Раздался хруст. Тело рухнуло с высоты всего своего роста, так и не закончив фразы. Через секунду рядом упало тело его товарища.

– Спасибо, Леонид Робертович…

После этого случая вся женская половина заводоуправления заметно оживилась. У них появился защитник. Ему посылались томные взгляды и вздохи. Но он их не замечал.

Профком просил его подежурить на дискотеках. Он не отказывался. На дверях не стоял, но все незримо чувствовали его присутствие. Драк больше не стало.

Как-то зимой он принес в цех горшок с цветком. На его листьях еще лежал снег. Все удивлённо разглядывали обмороженное растение и главного механика. А тот бережно стряхивал с него снежинки:

– Ну вот! Ты давай, держись, браток! Мы тебя сейчас отогреем!

И, оборачиваясь к нам, сообщил:

– Кто-то выкинул. Там много стояло… Возле помойки. Может, ремонт, может, переезжают… Все замёрзли, а этот ещё сражался. Ветки свои тянул. Жалко стало…

Цветок простоял дня два и все равно погиб. Стебель засох и листочки завяли. Он срезал их и потом долго горшок стоял, ощетинившись сухими короткими стручками. Но он продолжал ухаживать за ним, как за живым. Что-то говорил ему, когда поливал. А нам сказал, что верит, что цветок не умер.

Вскоре все про него забыли.

Через месяц, на планерке, кто-то заметил, что в горшке, на месте старого цветка пошли молодые ростки. И все повернулись сначала к окну, а потом в сторону главного механика. И впервые увидели его улыбку.

Потом все узнали, что его жена неизлечимо больна раком…