Виктор Ершов - Я знаю, о чем ты молчал. Война – плохая игрушка, сынок

Увидев воришек, Толька сильно ударил босыми пятками в бока лошади и поспешил на хутор. Узнав в чем дело, старшие братья побросали работу и вскочили на коней. Тут же решили устроить засаду у брода, в том месте, где глинистая колея круто спускается к реке по лугу, богато поросшему разнотравьем. Тут было самое удобное место, чтобы подкараулить и в кровь отлупить незваных гостей, отбивая охоту к чужому добру. С тех пор пройдет всего около десяти лет и деревенским представится возможность расквитаться с обидчиками. В стране будет объявлена кампания по раскулачиванию зажиточных крестьян. Все три хутора будут разорены, а их имущество передано в колхоз. Кого-то из семейства Ершовых отправят на спецпоселение, кто-то сочтет за благо уехать налегке подальше от этих мест. Ну а двоюродный брат отца, малограмотный тридцатилетний Илья, после раскулачивания устроившийся было плотником в колхоз, против своей воли сделает своеобразную «политическую карьеру» и в конце концов удостоится чести быть расстрелянным на Бутовском полигоне в Москве за «контрреволюционную пропаганду среди заключенных».

Отдав все свое имущество в колхоз, Иван Иванович стал зарабатывать на жизнь, колеся по округе и строя водяные мельницы. С этого же времени он начинает крепко выпивать. Отец же, будучи шестнадцати лет от роду, покинул родные края и отправился работать плотником на строительство Магнитогорского металлургического комбината. Как теперь узнать, добровольно ли? Известно, что комбинат строился заключенными и так называемыми бойцами трудовых армий. Уже на стройке отец узнал, что Иван Иванович арестован и вместе с матерью и младшими сестрами сослан на спецпоселение. Все за ту же пресловутую «антисоветскую агитацию».

Тем не менее, отцу нравилось на стройке. Огромные массы людей, объединенные одной грандиозной целью, обилие разнообразной техники, бешеный ритм жизни, новые люди, новые знакомства – все это разительно отличалось от того, к чему отец привык с детства, возбуждало и рождало чувство сопричастности к жизни большой страны. Там же отец вступил в комсомол. Очень неприятно об этом думать, но вновь и вновь встает передо мною вопрос: а не пришлось ли при этом отцу публично отрекаться от своего родителя – кулака-мироеда? Во всяком случае, эта процедура практиковалась тогда достаточно широко. Да, было объявлено: сын за отца не отвечает. Но неявно подразумевалось: при условии, что сын публично осудит преступления отца. Ох, непростое это было время, и не нам судить.

В 1940 году отца призвали в Красную армию. Неудивительно, что ловкий и сильный деревенский парень, к тому же толковый и непьющий, быстро дослужился до старшины (наивысшее звание для солдата срочной службы) конной разведки в горно-стрелковой дивизии, дислоцированной в Закавказье, в Нахичевани. Отец был очень неплохим наездником, любил лошадей, и, видимо, поэтому командир полка доверял ему выезжать своего чистопородного жеребца. За что отец однажды и угодил на гауптвахту. Во время очередной выездки он решил «взять барьер». Жеребец споткнулся, оба упали, и конь разодрал себе кожу на лбу. Бесценному жеребцу наложили скобку, ну а отца разгневанный командир посадил на пять суток.

Там же, в Закавказье, отец и узнал о том, что началась война. Но сразу на фронт не попал. Сначала, в августе 1941, вместе с сослуживцами поучаствовал в походе Красной армии в Иран (и куда только судьба не забросит простого русского мужика). Иран запомнился отцу страшной жарой («спали, завернувшись в мокрые простыни») и пением муэдзинов с минаретов. В сентябре дивизию перебросили на юг Украины, под Полтаву. Уже через три дня после выгрузки из эшелона 207 стрелковый полк, в котором служил отец, вступил в бой, который с отрезвляющей жестокостью продемонстрировал всю разницу между довоенной пропагандой и настоящей войной – в течение суток полк лишился почти всех офицеров. Потянулись мучительные дни и месяцы отступления от Днепра до Дона. Отступали, но не бежали! Боевые приказы и журнал боевых действий 207 сп конца 1941 – первой половины 1942 года изобилуют записями: «приказываю атаковать и овладеть рубежом северная окраина села…», «ввиду превосходящих сил противника совершить марш и занять новый рубеж обороны южнее рощи…» и так далее и тому подобное. Так, с тяжелыми боями, отходили от деревни к роще, от рощи к высотке, теряя людей и вооружение. И окапывались, окапывались, окапывались. Иногда полку удавалось проводить успешные наступательные операции локального характера, и уже в марте 1942 года полк был представлен к награде. Ну а в перерывах между боями, в дни затишья (бывало, оказывается, и такое, даже в первые месяцы войны), бойцы и командиры не только занимались окопными работами, починкой обуви, стрижкой и помывкой личного состава, но и находили время и возможность «морально разложиться» с местным женским населением. Так в селе Шебекино, что под Белгородом, где полк в начале 1942 года задержался на некоторое время, товарищи командиры под гармошку катали на санях своих подруг, бабоньки беспрепятственно проходили все посты, чтобы пронести угощения ухажерам прямо на передовые позиции. Наконец, дело дошло до разбирательства высокой дивизионной комиссией, по результатам которой были приняты суровые меры дисциплинарного характера – кому-то объявили выговор, кого-то посадили под домашний арест. Штрафные подразделения в Красной армии тогда еще не были учреждены, да и сами люди еще не успели очерстветь и ожесточиться от ужасов войны.

Командуя взводом конной разведки, отец не ходил в атаки и, видимо, поэтому, несмотря на тяжелую обстановку на фронте, в первый раз был серьезно ранен (то есть когда потребовалась госпитализация) только в ноябре 1942 года в боях под Клетской. Легкие ранения отец обычно перевязывал себе сам, оставаясь в строю, как и большинство его товарищей: «кости целы, мясо нарастет». Конечно, были и те, кто даже получив пустяковую царапину, голосили, звали санитара и требовали эвакуацию с поля боя. По словам отца, таких не уважали.

После госпиталя отца направили на армейские курсы младших лейтенантов, командиров взводов противотанковых ружей – Красной армии нужно было срочно восполнять потерю кадровых офицеров. На курсах занимался с удовольствием и прилежанием. Прочно, на всю жизнь заучил он тактико-технические характеристики немецких танков, уставы и наставления. Десятилетия спустя отец без запинки называл мне толщину брони и расположение «мертвых зон» приборов наблюдения различных типов танков. Старательно постигал мелочи, которые быстрее помогли бы стать ему настоящим офицером: до конца ничего не доедать, чтобы солдаты не подумали, что голоден; в руках ничего больше чемодана не носить; прочие тому подобные нюансы, понятные только кадровым военным. Удивительно, что такие мысли приходили отцу в голову в те тяжелейшие дни! Что это – легкомысленность молодости? Твердая уверенность в том, что «враг будет разбит и победа будет за нами»? Окончив курс, получив «кубарь» в петлицы (младший лейтенант) и взвод ПТР под свою команду, в начале 1943 года отец вернулся в родной полк, который как раз выбивал фрицев с Мамаева кургана в Сталинграде. В общем, в феврале 1943 года отец был полным жизни и планов на будущее молодым, толковым и старательным офицером.