Игорь Макаров - Сказки моего детства и прочая ерунда по жизни (Неоконченный роман в штрихах и набросках)

Поскольку меня воспитывали не родители, как я уже сказал выше, а корова и братец. Да-да, корова. С раннего детства приходилось убирать, косить пасти эту самую скотину и её отпрысков, так что ответственность и обязательность была вбита в мою кровь кованым копытом необходимости. Вот брат меня не воспитывал. Хоть он и был старше меня, но воспитывать приходилось его именно мне, что тоже воспитание. Его испортил младший брат, то есть я. Точнее мой брательник слишком рано понял, что часть причитающих на его долю работ и обязанностей, можно без проблем возложить на хрупкие плечи ещё несмышлёного брата. Хоть мы и распределяли обязанности поровну на всю нашу братию, но сей олух умудрялся всё-таки увиливать в сторону от трудов домашних тяжких. Дать ему по шеи я был не в состоянии, выловить, особенно летом, его можно было только утром рано, поскольку в остальное время он носился бог весть где. Мы, конечно, дрались между собой, но победить, а тем более заставить его трудиться, было архи сложно. Сизифов труд, одним словом, что, примерно, то же самое, что гонятся за ним по окрестностям, при условии, что он от тебя удирает и прячется. Догнать его можно только в могиле, но не на земле, а заставить работать – утопия даже в гробу. Я в своё время понял это сразу и без посторонней помощи, но дела не терпели промедления, так что его часть обязанностей, хотя и матерясь, мне приходилось брать на свои плечи. Маму и отца я не хотел огорчать, а бегать за коровой, которая норовила потравить все окрестные поля, без моего на то разрешения, приходилось беспрестанно. Так что я был годам к девяти уже совершенно взрослым и самостоятельным человеком, который практически ни от кого не зависел, кроме родителей и свой хлеб, хоть и маленький, отрабатывал уже тогда, может и не полностью, но добросовестно. Короче, в чутком руководстве я совершенно не нуждался, тем более в лице партии и правительства и тем более его ведомстве для мелких, то есть в пионерской организации.

Поскольку зачисление в дети господина Ленина производилось в массовом порядке, как крещение при Владимире Красное Солнышко: загнали в воду, помахали кадилом, сотворили животворящий крест, спели комсомольскую песню, после чего ты становился крестьянином или пионером. Хорошо. Только крестный ход больше похож на демонстрацию, а пионеров ещё заставляли ходить в ногу. «Сегодня нас под барабан выводят строем в кегельбан», – а впереди топает тётка в галстуке и куда-то ведёт. Куда она там меня вела, мне было совершенно не интересно, я и сейчас мало это представляю, посему к словам их я не прислушивался, как давно уже не верил обещаниям сделать что-то своего брата. Мне нужно было пасти корову, а не маяться всякой дурью, или мыть посуду, а не топать под бубен на гильотину, точнее, тратить время на общественную никому не нужную ерунду. Полезнее книжки читать, чем я в тайне и занимался в свободное от всех дел мирских и игр время, а бредни я, как-то не воспринимал и просто не вникал в то, что кому-то и кто-то чешет по ушам, что, в сущности, происходило где-то на периферии моих интересов. Уроки я тоже учил без особого вдохновения, если когда они мне не были не интересны. Если бы я учил всё, что преподавали или даже слушал преподавателей, то вырос бы совершенным американским тупицей, а, так, всего лишь обыкновенным русским балбесом. Представляете, что есть за дурь, читать не «Евгения Онегина», а изложение в учебнике той фигни, что написано о нём? Это, примерно, то же самое, что смотреть его английскую экранизацию. Честно сказать, я вам Онегина изложу в двух словах, если из него убрать одного героя – Пушкина А.С.. Это звучит примерно так: припёрся один хлыщ в деревню. Он там Питерский был, крутой перец, короче, а у него дядя откинулся и бобло, и хату ему оставил. В этой деревне он и завис. Познакомился со всеми соседями, там одна в него втюрилась. Как-то на вечеринке деревенской он с другом поссорился. Схватились за пистолеты. Он приятеля пришил и ударился в бега. Бегал он там, бегал и подался в Питер, где его никто и не искал, не было связи и Интернета. Встречает он там эту бабу, а она уже такая светская львица стала, за генерала старого выскочила. Красивая стала. Чё не влюбится? Правда, там он ещё дурью маялся, Освоил, чем ямб от хорея отличается, понял, что рифмуются фонемы и что анапест чем-то отличается от дактиля, сжёг пару туфлей и журналов в камине по рассеянности и написал одно письмо ей. Там они ещё встретились, и объяснились, а она сказала, что будет век верна старому дураку с генеральскими лычками, а тут ещё и генерал припёрся. Короче, жизнь она себе не стала ломать и правильно сделала. Тут Жека вновь за пистоль схватился, но передумал. Жалко стало генерала. Заслуженный и немощный был старичок лет сорока. Короче, песочница полная и старая. Убил бы, пришлось в Персию бы мотать или в Париж. Тогда туда богатых дураков ссылали, как ноне ссылаю в Лондон.

Клянусь мамой, я вам и «Войну и мир», перескажу в двух словах. Законспектировал же я «Капитал» Карла Маркса на пяти листах тетрадных, но, самое главное, сиё творение своего блудливого пера я втюрил препаду и получил зачёт. Правда, на сдаче этого самого «Капитала» пришлось вспоминать всякую ерунду, типа прибавочной стоимости и ещё чегой-то, что я тогда знал, а сейчас напрочь забыл, как кошмарный сон. Это по всем канонам нашей жизни. Не напрасно же я резался в шахматы на всех лекциях по политэкономии с Петькой Седалишевым!

Учитесь! Сим достижением по краткости я перещеголял самого Пушкина! Хрен бы он сдал тогда политэкономию, тем более он только что-то про одного Адама Смита знал, хоть он и гений. Маркс, однако, тогда не котировался.

Короче, загнали меня в эти самые пионеры для опта, хотя давеча, точнее в этот же год или предыдущий по осени, исключили из октябрят и даже гнали из школы. Про обиды нанесенные мадам Петуховой все уже забыли, да и она уехала куда-то. Галстук я как-то, как все, ещё носил, хоть он и мешал мне. А скоро я просто не обращал на него внимания. В классе, кажется, четвёртом явился к нам заслуженный недоросль двоечник. Не зачисляйте меня в этот славный клан. До четвёртого класса у меня были только пятёрки и четвёрки, а после как появились три тройки, так они и добрались в том же почти составе, как и появились, до окончания школы. Основная причина была в том, что я писал, как слышал, а слышал я не так, как пишут. То есть изображал на бумаге фонемы, а не буквы и слоги. Только компьютер несколько поправил мои кривые и разухабистые мозги на этом поприще, хотя я много сомневаюсь в своём правильнописании и, зачастую, обращаюсь за советом к сему железному другу и товарищу в тяжкие минуты своей жизни.

Вот этот двоечник был ростом не ниже моего брата, и его местная шпана из нашего класса побаивалась, пожалуй, кроме меня. Мне его заслуженные годы, после битв с моим брательником, как-то не внушали уважения, да и ответить я ему не боялся. Короче, за ни таскался один прихлебай из нашего класса. Вот из-за этого двоечника меня и лишили пионерского галстука, что, впрочем, я даже не заметил. Была поздняя осень, поскольку было уже холодно, но снега ещё не было. Помню точно. Припёрлись мы в школу с утра по темноте. Первый урок был то ли русский, то ли математика. Кроме всего сказанного, предвиделась ещё контрольная. Мне было всё по барабану, а вот этот самый недоросль явно не желал являться в неподготовленном виде пред очами святыми нашего преподавателя. То, что он всегда был не прожарен, точнее не готов, в области наук, я тогда и не думал. Поскольку кроме меня все боялись с ним разговаривать, то, когда он предложил сделать так, чтобы свет не включался, всё мужское население тихо сдрыстнула из класса. Остался наш славный предприниматель и его приятель, не считая меня. Правда, я так думаю, что он боялся совершать этот террористический акт один, а притянул ещё меня, с тайным желанием перевести стрелки на меня.