Игорь Макаров - Сказки моего детства и прочая ерунда по жизни (Неоконченный роман в штрихах и набросках)

Конечно, с самого начала я вёл себя почти что ангел. Я долго копался в игрушках и рассматривал чудных рыбок, которые так сильно отличались от тамошних пескарей, недомерков окуньков и ленивых карасей, что уже неоднократно болтались у меня на корявой удочке или барахтались в примитивной сети из тюли. Я даже совершил героический поступок: съел целую тарелку манной каши, которую ненавидел до поросячьего визга. Но после обеда началось столкновение моей дикой натуры с благопристойной цивилизацией. Я нечаянно расквасил нос какому-то аборигену во время игры, что, по моим понятиям и понятиям всех нормальных пацанов, – неизбежные издержки жизни, и даже попросил у него прощения, считая, что инцидент этим будет исчерпан. Но тот орал, словно с него снимали скальп, в то время я только потер приличную шишку и чертыхнулся от боли. Репрессии, последовавшие затем, рассорили с цивилизацией меня окончательно и навечно. Мои попытки объяснить, что я задел его нечаянно во время игры, на нянь не возымели действия, а пролитая кровь подействовала на них, как красная тряпка на быка, то они решили водрузить меня в угол. Моё заявление, что я не буду там стоять, так как не чувствовал за собой никакой вины, не было воспринято ими всерьёз. И напрасно. Я уперся и, зло сверкая глазами, покинул угол ровно на полсекунды позднее того, когда утомленные борьбой хилые хранительницы цивилизации отпустили меня, чтобы отдохнуть. Пусть я и плакал от непонимания и несправедливости, но яростно отстаивал свои права.

Обычные угрозы: рассказать папе и маме о моем поведении не возымели действия, наказать меня более изощренно, они боялись, поскольку я обещал пустить кровь не только половине детского сада, но и им, что имело под собой реальную почву. Мой решительный вид и яростное сопротивление сломили их окончательно, и они решили действовать по шаблону. Конечно же, всё было доложено моей маме, но когда я тоже это объяснил ей, то, кажется, она даже меня не поругала. Правда, я заявил, что я не пойду туда больше, но моя мама не придала особого значения моим словам. Хотя и знала прекрасно о моем упрямстве и прочих недостатках, в том числе умении держать свое слово, если даже мне придётся разбиться в лепёшку. Но видимо она понадеялась на свой авторитет и мой незначительный возраст или сочла, что всё стерпится – слюбится. Я слюбляться не собирался и предпочитал любить полную свободу, обременённую папиными просьбами о помощи, которые были не столь значительны и носили в тот период более символический, чем реальный характер.

Утром я заявил, что если я и пойду в этот самый детский сад, то непременно из него убегу. Но взрослые отличаются особой непробиваемостью и даже тупостью, когда дело касается их каких-то незначительных дел. Я даже не особенно сопротивлялся, когда меня вновь повели в заключение, поскольку был несколько голоден и решил урвать у цивилизации хоть кусок хлеба, прежде чем отправиться в лоно любимой свободы. Кроме всего прочего необходимо было поквитаться с этим плаксивым питекантропом и действительно снять с него скальп, поскольку я ему это пообещал, а дать ему трёпку я был просто обязан, как любой порядочный человек. Впрочем, в этот день всё намеченное я не осуществил, поскольку за завтраком нам объявили, что мы пойдём на речку. Это предложение было чересчур заманчивым, так как в то время я ещё не решался ходить туда один, а ждать моего брата, который оказывался в районе "пятых кустиков", как называлось место особо любимое шпаной, раньше, чем я его вылавливал со своей просьбой, то я решил отложить разборки до позднего времени. Я даже стоически вынес то, что меня поставили в колонну и сунули в руку хилую девчоночью лапку. Поскольку я был порядочный пацан, а, как всякий порядочный пацан, я с легким презрением относился ко всем этим плаксивым созданиям, пока лет этак в двадцать пять не убедился, что они могут приносить некоторую пользу в хозяйстве даже такому дикому человеку, как я. Так что вы можете представить, какую выдержку и терпение я проявил, когда тащился на речку в обществе никак не подходившему для меня, держась за хилую граблю глупой девчонки, которую и слушать-то не мог, а тем паче понимать. Но это были только цветочки, ягодки, естественно, начались только на речке. Во-первых, несмотря на дикость и неуважение ничьего мнения, кроме своего, этот дикарь был воспитан пуританином и не в состоянии был оценить прелести голого тела, а тем более детского, где перемешаны и пацаны и девчонки. Но мне пришлось вынести и эту пытку наших благонамеренных нянь. Но, самое худшее, заключалось в том, что только я собрался погрузиться в пучину вод, подальше от назойливых девчоночьих глаз, как на меня посыпался град предостережений и угроз, что тоже было уж чересчур, а когда ещё через пять минут стали выгонять из воды со строгим приказом следовать обратно, то даже несколько взбесило.

Такое раннее изгнание из рая явно не входило в мои планы, так как девиз: если наслаждаться – то наслаждаться до конца, написан на облупившемся носу любого порядочного недоросля, каким был и я, только ещё укрепило меня в желании порвать с нынешней техногенной цивилизацией и податься в благопристойные папуасы. Но, поскольку переход в это дикое состояние, должно было осуществиться после марш-броска по почти белой жаре, то по прибытии в свою загородку у большинства диких и домашних детей, было лишь одно желание: отдышаться и испить что-нибудь прохладное, а дикие, ко всему прочему, были не прочь и чем-нибудь подкрепиться, кроме того, в связи с ранним их приобщением к благам цивилизации, и подрыхнуть пару часиков. Так что, когда я продрал глаза и почесал свои незавидные худые телеса, то осуществление второй части своего плана пришлось отложить на следующий день. Правда, цивилизованный абориген, как того не избегал, был выловлен и скальпирован по всем правилам чести. Так что моей матери жаловались не только няни, но и его мамаша, но моя мама так и не приняла мой ультиматум о переводе меня в дикое состояние. Она ещё наивно полагала, что это период адаптации к новым условиям. Правда, она не знала, что новые условия никак не могли адаптироваться к явлению в их лоно такой неудобоваримой личности, каким всегда являлся я. Новые условия хотели меня усиленно исторгнуть, но ещё этого не понимали. Завопили же они на следующее утро, когда, предварительно подкрепившись, как друг Вини, я покинул негостеприимные стены этого питомника благонамеренных и благочестивых граждан и отправился махать бумерангом или палицей в джунгли З-й. Мама в глубоком трансе обнаружила меня далеко за полдень, а невинные няни стали легонько вздрагивать при одном моем имени. Они, правда, ещё надеялись меня цивилизовать или хотя бы крестить в свою веру, но я, вообще, ни во что не верил и, как-то не хотел не только цивилизоваться, но и даже крестится, поскольку мне, как обычному бабуину, было весьма неплохо на дереве, и я никак не хотел лезть в подготовленную клетку зоопарка, хотя там маячили дармовые бананы. Рассудочной деятельностью я никогда не занимался и, по крайней мере, считать свои выгоды от лазанья по пальмам, я не умел, так что этот зверинец я так и не счёл своим стадом.