Иван Аврамов - Горячий снег Килиманджаро

Когда человека ведут на казнь, его, как правило, ждет один палач, а не два, не несколько. Но в этой одиночной, неприютной, глазу не за что зацепиться, палате, это давнее правило не соблюдалось. Третьим катом, помимо удушья и сухого, ужасно-болезненного кашля, был высокий жар, Андрей прямо-таки часами горел в огне, но все-таки этому последнему истязателю, казавшемуся ему помилосерднее первых двух, он в какой-то мере был признателен, потому что огонь, испепелявший его изнутри, даровал хоть и краткое, но беспамятство, забытье.

Странно, но он уже несколько раз видел себя, веселого, подтянутого, мускулистого, охваченного радостью, как бы со стороны, и повод для прекрасного настроения был, ведь он поднимался на описанную великим Хемингуэем высочайшую гору Африки – Килиманджаро, у подножия которой лежал его умирающий герой писатель Гарри, а вот фамилию его Андрей позабыл, хотя и прочитал этот рассказ прошлым летом, в июле, когда путевка в Африку, в Танзанию, на Килиманджаро уже лежала у него в кармане, она была дорогая, больше трех с половиной тысяч долларов, Марина не согласна была с такими расходами, но он сказал, что раз в жизни может позволить себе такую роскошь, вот тогда-то он и взял в руки томик Хемингуэя, и потом долго помнил тот сладкий холодок под сердцем, что еще немного, и он, Андрей Чумак из Киева, мелкий бизнесмен, окажется в тех местах, которые знает всяк читающий на земле человек. Но сейчас, проваливаясь по колено, а то и по пояс в вязкую, обволакивающую тину беспамятства, как в бездонный ил донельзя загаженной, убитой речки, он видел не зеленое подножие знаменитой горы с белоснежным квадратом ее вершины, о которой местные жители издавна говорили, что она покрыта серебром, не всякие там древовидные папоротники высотой чуть ли не в два метра, не жесткий вереск под ногами, не знакомые, будто перенесенные сюда из Одессы акации, ни разную другую растительную экзотику, названия которой он не запомнил, не обезьянок на деревьях, которых проходившие мимо люди вовсе не интересовали, нет, он видел только себя, и он знал, что молод, силен и обязательно взберется на эту «Сверкающую гору» – так звучит ее название на языке суахили, на самый ее пик Ухуру, хотя никогда альпинизмом не занимался, почему и избрал самый легкий маршрут Лемошо, и не нужны ему были сейчас перевалочные лагеря, где можно отдохнуть в палатке и похлебать или огуречного, или бананового супу, не нужен ему был ни прикрепленный к нему гид, ни два помощника, тащившие на своем горбу его поклажу – ему, Андрею Чумаку, нужно сейчас как можно скорее, не за несколько дней, а самое большее за полчаса взобраться на вершину Килиманджаро, где, как он помнил по своему единственному туда восхождению, бывает, дует ледяной ветер, под ногами скрипит девственно-чистый снег, не оскверненный следами от грязных подошв, вот этот снег он зачерпнет целыми пригоршнями и остудит свой горящий лоб, горящую грудь, и подмышки, и живот, но пока что он видит только серую, изредка в черных пятнах, землю подъема и громадные серые валуны, и чем выше он взбирается, тем меньше остается воздуха для полноценного, нормального дыхания, сердце бьется неровно, то часто-часто, то вдруг замирает, как у испуганной перепелки, голова начинает раскалываться, уши закладывает, в виски стучит густеющая кровь, а главное – немилосердно, зло палит беспощадное африканское солнце, чем выше он поднимается, тем сильнее оно плавится в вышине, как сталь в мартене, и не имеет никакого значения, затянуто ли небо облаками, серыми, рваными, оказывается, такими они бывают даже в Африке, или же ослепительно-синее, как летом над Днепром. Ему было плохо, совсем плохо, но он знал, твердо знал, что обязательно, и очень скоро, поднимется на эту пятую, кажется, по высоте гору земного шара, а оттуда, с вершины, откроется черная пропасть и он, не колеблясь, сделает шаг ей навстречу…

В это время, когда Андрей Чумак совершал свое второе восхождение на Килиманджаро, заведующий инфекционным отделением Петр Павлович Сильвестров, похожий в своем белом скафандре на инопланетянина с какой-нибудь «летающей тарелки», срывался на крик:

– Да быстрее вы, как можно быстрее!

Ближе к полудню доставили в больницу долгожданный аппарат искусственной вентиляции легких, и Сильвестров торопился подключить к нему Андрея Чумака.

– Петр Павлович, полчаса назад, вы же знаете, к нам поступил, ну, фамилию называть, видимо, не стоит… – подошел к заведующему его заместитель Артем Подопригора.

– Рентген показал – у него небольшая пневмония… – отмахнулся Сильвестров. – Подождет…

– Но вы ж понимаете, это грозит нам большими неприятностями…

– Да пошел он!.. – вышел из себя Сильвестров. – Тот, который отдал свой ИВЛ другому, совершил подвиг самопожертвования, понимаешь ты или нет?! Подвиг! Самопожертвования! И я должен его спасти!..

– Да у него, поди, и легких уже нет! Его легкие уже съел коронавирус! – не сдавался Подопригора.

– Вашу мать!.. Этого, бонзу… или толстосума, не знаю, кто он там у вас, – на кислородную маску! Потерпит часа два-три! После обеда обещают привезти еще один аппарат… А этого мужика, настоящего мужика, я должен, я просто обязан спасти! Ну что, все готово?…

А Андрей Чумак уже приближался к вершине – еще немного, еще чуть-чуть, последнее усилие, и вот он уже стоит на белой шапке Килиманджаро. Он наклоняется, хватает обеими руками снег и удивленно, потрясенно, не веря самому себе, обнаруживает, что этот снег – горячий, не студеный, не холодный, даже не теплый, а невыносимо горячий… А еще он, доселе одиноко стоявший на самом пике «Сверкающей горы», вдруг слышит рядом с собой человеческие голоса…

Рощица пахла октябрем – сыроватой горечью опавшей листвы, густо усыпавшей землю, корневой прелью умирающих трав, остуженной водой от луж-блюдечек, где настаивался лесной сбор, на который не поскупились кроны облетающих деревьев, и еще чем-то, вот ему-то нужное слово пока не отыскивалось. На днях прошли щедрые дожди, после них резко усилился грибной дух, и Саша Корниенко, с позывным «Грек», совершенно не к месту пожалел, что так и не научился собирать хоть белые, хоть подберезовики, хоть маслята-опята или грузди-лисички, ничего, впрочем, удивительного, ведь вырос в степном краю, припавшем к самому берегу Азовского моря, а там, на гладкой степной столешнице, они, можно сказать, и не встречаются. Он улыбнулся: надо же, какая ерунда лезет в голову, здесь, где он находится сейчас, скорее наткнешься не на гриб-боровик, а на подлую растяжку, глядишь, и отправишься на грибную охоту на тех вон облаках, что проплывают высоко над головой. Хотя там, наверное, грибы не растут.