Людмила Разумовская - Русский остаток

– Почему… – засмущался художник. – Не только… – И в подтверждение своих слов продемонстрировал девушкам два прелестных этюда – феодосийский дворик и розы в саду.

Галине этюды понравились. Она даже поинтересовалась, нельзя ли у него что-нибудь приобрести на память. Но художник еще больше засмущался и сказал, что он вообще-то всего лишь любитель и ничего не продает, но если ей так понравились его этюды, он с удовольствием подарит ей любой.

Мало-помалу разговорились и познакомились. Художника звали Алексеем, он был местным, и так понравившийся Галине «Феодосийский дворик» был его собственным домом, где он с рождения проживал вместе со своей мамой, бабушкой и младшей сестрой. Самому художнику на вид было лет двадцать; Галина и Татьяна разговаривали с ним, снисходя к его возрасту, как многоопытные матроны.

Беседа закончилась приглашением девушек в гости. Но в назначенный день Татьяна не смогла (у нее уже намечался ожидаемый курортный роман), и оставшаяся не у дел Галина пошла одна. Она быстро нашла по адресу указанный домик за высоким каменным белым забором и позвонила в дверь.

Ей открыл Алексей.

– Здравствуйте, Галя. – На нем были джинсы и белая рубашка, которая очень шла к его загорелому лицу, светлым волосам и серо-голубым глазам.

«Какой милый», – подумала Галина и сказала:

– Здравствуйте, Алеша. Я одна, Татьяна просила ее извинить.

Он был великодушен и охотно ее извинил.

Она вошла во двор и сразу же очутилась в дивном, райском уголке: дворик был усажен розами и какими-то еще, неизвестными ей, яркими, южными цветами. Все это радостно цвело и благоухало, создавая праздничное пиршество для глаз и души. Разросшийся беседкой виноградник со свисавшими черными и желто-зелеными гроздьями давал тень и прохладу. Два маленьких белых домика, один побольше, другой совсем крошечный, в полторы комнатки, стояли перпендикулярно друг другу, образуя естественный забор с соседним участком. В цветнике стояли какие-то фантастические фигурки птиц и зверей: Алексей резал по дереву.

– Как здесь у вас красиво! – не удержалась она.

– Да, – сказал он. – Я очень люблю наш дом. И наш город. И наше море. – Потом добавил: – Мама на работе, пойдемте, я познакомлю вас с бабушкой и сестрой.

Они вошли в дом, что побольше. К их приходу готовились. На столе стояли вино, фрукты, домашние пироги, накрытые чистым полотенцем.

– Это Вера напекла, моя сестра, – сказал Алексей.

Светленькая, голубоглазая девочка лет двенадцати, похожая на брата, метнула на Галю быстрый, смущенный взгляд и сразу исчезла.

В комнату вошла сухонькая старушка, вся чистенькая, уютная, бело-седая, с таким радостно-светлым взором ярко-голубых глаз, что Галина невольно ахнула. Если в таком возрасте бабушка сохранила это небесное голубое сияние, то какой же она была в молодости? И словно ответом на ее немой вопрос, перед ее глазами вырос большой портрет, висевший на стене, написанный маслом уверенной, мастерской рукой художника.

– Это… кто? Вы?.. – изумилась Галина.

Старушка молча улыбалась.

– Бабушкин первый муж был художник, – пояснил Алексей. – Здесь нашей бабуле двадцать один год.

– Двадцать два, – поправила бабушка с лукавой улыбкой. – Знаете, – обратилась она доверительно к Галине, – никогда не преуменьшала свой возраст. А вы, деточка…

– Мне скоро двадцать пять, – почему-то произнесла Галина и покраснела.

Алексей тоже почему-то покраснел.

Бабушка продолжала безмятежно улыбаться.

– Познакомь же нас, Алешенька.

– Знакомьтесь. Это Галина из Ленинграда. Филолог, – прибавил он.

– Ну а меня зовут Тамара Константиновна. Мы приехали с мужем из Петербурга сюда в девятнадцатом. Там уже был страшный голод. Но то, что мы пережили здесь, в Крыму, после прихода большевиков, не поддается описанию. Людей ели.

– Как же вы выжили? – медленно спросила Галина. Хотя хотела спросить другое: «Как же вы сумели сохранить свою безмятежно-радостную синеву?»

– Бог помог, деточка, – просто сказала Тамара Константиновна. – От голода спаслись, а от расстрела не уберег Господь. Мужа моего расстреляли в двадцатом как заложника. Они это тогда практиковали. Чуть что, брали всех подряд, кто им под руку попадался. Может, слыхали про такого, Бела Куна? Полютовал он в Крыму…

– У нас улица такая есть в Ленинграде. Бела Куна, – сказала Галина. – Я думала, он в Венгрии жил…

– Может, он в Венгрии и жил, да палачествовал-то в России. Ой! – спохватилась бабушка. – Что же это я гостью так встречаю! Верочка! – кликнула она внучку. – Давай собирать на стол. А вы садитесь, милая барышня, – обратилась она к Галине, – отдыхайте.

За обедом пили домашнее, бабушкино вино, кушали бабушкин борщ, фаршированные перцы, какие-то немыслимо вкусные овощные закрутки и салаты, которые бабушка без конца подкладывала Галине (сама она ела мало), и Галина, которая никогда так не питалась, скоро почувствовала себя удавом, проглотившим кролика.

Между тем бабушка рассказывала интересные вещи. Подумать только, она была близко знакома с Ниной Николаевной Грин и с Марией Степановной Волошиной – легендарными женами знаменитых мужей. Писатели, не очень жаловавшие друг друга, умерли в один год. А их женам досталась трудная судьба – сохранить для потомков наследие своих мужей, что в годы советской власти было равносильно подвигу.

– Дом держался, конечно, исключительно на Марии Степановне, – рассказывала бабушка. – Особенно после смерти его матери. Они называли ее Пра… Тоже, знаете ли, большая оригиналка была. Вызывает как-то сына к себе, а ему только что исполнилось восемнадцать лет, и говорит: «Вот, Макс, тебе уже восемнадцать, можешь жениться. Я, конечно, этого не хочу, но ты можешь. Так что изволь с сегодняшнего дня сам пришивать себе пуговицы!» И что вы думаете? С тех пор стал пришивать, Мария Степановна говорила, отлично пришивал, лучше нее! – Бабушка тихонько залилась серебристым смехом. – А вообще-то он был как ребенок. Он бы и не выжил без Марии Степановны. Она ему фактически заменила мать. Когда та умирала, то благодарила Марию Степановну со слезами: «Спасибо за то, что ты так любишь моего Макса». Она не то что любила его, боготворила! Да скажи ей Масенька, как она его называла: «Маруся, умри!» – она ни секунды не сомневалась бы. А ведь ее многие не любили. Из гостей. Особенно дамы. Злые языки говорили: «Был бы в Коктебеле рай, если б не было Марии Степановны».

– Почему? – спросила Галина.

– Ну, дамы, вероятно, потому, что Максимилиан Александрович всем им предпочел Марию Степановну. Вы же знаете, все поэтессы, например, терпеть не могут Наталью Николаевну, уж, казалось бы, двести лет прошло, можно бы, кажется, и смириться… так нет. Тоже ревность своего рода… А у Марии Степановны язычок был острый, всем всегда правду в лицо лепила. Характер дерзкий, мальчишеский, темперамент пламенный, в огне горела, в воде тонула, от всех тифов умирала… Из семьи раскольников. Это все сказывается, конечно… Да ведь и какие дамы приезжали! Снобки. Вот вам маленькая сценка. Семнадцатилетняя Марина Ивановна с некоторым ужасом: «Вы любите Чехова?! – И этак презрительно махнув ручкой: – Фи!» А Мария Степановна: «Я не хочу с вами разговаривать!» – И хлопает изо всех сил дверью. Кому ж понравится?.. А Анна Андреевна, никогда не приезжавшая в Коктебель, называла Марию Степановну не иначе как «эта акушерка». Очень уж Анна Андреевна была строга к женам поэтов, – безмятежно улыбалась бабушка. – А Максимилиан Александрович говорил жене: «Ты моя радость. Мне никого, кроме тебя, не нужно, любовниц у меня могло быть сколько угодно».