Розалия Степанчук - Под чёрным крылом войны

– С твоим подопечным всё нормально. Приезжала его мать, фифа в шляпке. Вела себя, как прокурор на суде. Хотела забрать Кирюшу, да врач отсоветовал. Сказал, что курс лечения не окончен, и везти больного сейчас нельзя, может случиться осложнение. Обещал, что сообщит ей, когда можно будет Кирюшу забрать. А мать его на всех смотрела свысока, не приведи, Господь, такую свекровку – живьём съест, если вообще до ЗАГСа допустит. Она для своего чада «прынцессу» найдёт. Так что, доченька, «не с нашим свиным рылом, да в калашный ряд». Руби дерево по плечу, а то надорвёшься. Тебе ли горевать! Когда у тебя вся жизнь впереди!

Нюрка ничего не ответила, но с облегчением вздохнула – Кирюша ещё здесь, и уедет не скоро, хоть и поняла, что её опасения относительно его матери – были не напрасны. Наскоро перекусив, она помчалась в госпиталь. Тихо подойдя к кровати, она стояла, и, молча смотрела на Кирилла:

– Какой же он красивый! Мне всё в нём нравится, как же я буду жить без него! – Нюрка не замечала, что он худой, наголо стриженный, в застиранной, и слишком широкой для него, пижаме. Правда, есть люди, на которых и телогрейка смотрится, как смокинг. Кирилл почувствовал присутствие Нюрки по её взволнованному дыханию:

– Нюрочка, это ты? Приехала, наконец. Ну, рассказывай, как тебе понравилась твоя работа. Меня вспомнила хоть разок? Наверно, и думать забыла, про своего инвалида?

Нюра стояла, молча, боясь расплакаться на глазах у всех. Она с трудом справилась с волнением и тихо спросила:

– К тебе приезжала мать?

– Да, представляешь! Примчалась, как только получила твоё письмо. Какая же ты умница! И ты знаешь, что сказала мне мама? Она проконсультировалась у глазных врачей в Свердловске, и они в один голос заявили, что, возможно, из-за контузии образовалась опухоль, которая давит на зрительный центр мозга. Если эту опухоль убрать, я снова буду зрячим. Это только предположение, соломинка, за которую я пытаюсь держаться, но я не хочу думать ни о чём другом. Такие операции делают пока далеко не везде. Возможно, нам придётся вернуться в Ленинград, там у нас есть квартира, хоть и пустая, а у мамы много знакомых, которые нам помогут. Но, пока я окончательно не поправлюсь, операцию делать нельзя. Так, что я тебе ещё надоем, пока не уеду. – Весело заключил он.

Побыв ещё немного около Кирилла, Нюрка побежала на оптовый склад, там загружали продукты для второй смены лагеря. С этой машиной она и вернулась в пионерлагерь. Колька уже стоял у ворот – ждал её и гостинца от матери. Получив малюсенький кулёчек с конфетками-красными, словно атласными, подушечками, он спросил:

– А когда мамка приедет?

– В первое же воскресенье, когда приедут родители. – А про себя подумала:

– Какой же он всё-таки ещё ребёнок. По мамке скучает, чуть не плачет, а ему ведь уже 10 лет.

Нюрка обняла братишку, чмокнула его в макушку и легонько подтолкнула его к вожатой. Вожатая Ася уже поджидала Нюрку. Им надо было подготовить помещение для второй смены ребятишек их отряда.

Пионерский лагерь того времени сильно отличался от тех, что появились, лет 15 спустя. Дети жили в бараках, спали на деревянных раскладушках, обтянутых парусиной, которая быстро теряла свою упругость и провисала чуть не до пола. Подушек хватало не всем, а матрасы, набитые клочковатой ватой, пропахли детской мочой. Старые застиранные простынки и серые байковые одеяльца дополняли картину. Но, набегавшись за день, и наевшись хлеба, которого дома не все дети той поры ели досыта, пионеры падали на свои раскладушки, принимая самые немыслимые позы, устраиваясь поудобнее, и засыпали крепким сном.

Ася с Нюрой перемыли полы, застелили раскладушки, заделали марлей окна от комаров. В игровой комнате расставили шашки и шахматы. Разложили на полочке книжки. Это было всё, чем можно было занять детей в непогоду. Впрочем, лето было в разгаре, дождей было мало и все они были грибными. Так что, дети могли весь день проводить на улице. Ася с Нюрой водили их в лес, который просматривался насквозь, за земляникой. В поле, заросшем ромашками, плели венки. Купались в речке с пиявками в заводях, с илистым дном и белыми кувшинками на воде. Готовили концерты для родителей, которые приезжали каждое воскресенье. Вместе с физруком проводили спортивные соревнования. Пели песни у костра, инсценировали русские народные сказки.

Директор пионерлагеря, Семён Никитович – был смуглым высоким и плотным мужчиной с резкими чертами лица. Чёрные глаза, чуть на выкате, крупные зубы вечно приоткрытого рта из-за одышки – дыхание его звучало, как придушенное всхлипывание – нагоняли страх на детей. Он казался им великаном-людоедом, как в сказке, про кота в сапогах. На самом деле он был добрым человеком и делал всё, что мог, чтобы сделать жизнь детей в пионерлагере сытой и интересной. Обманчив бывает внешний вид человека.

День у Нюрки был занят под завязку. Но с вечера, когда дети засыпали, тоска по Кириллу не давала уснуть. Она выходила из барака, где жила вместе с детьми и Асей, садилась на скамейку, и замирала.

Время для неё сводилось только к текущему моменту. Вчера было похоже на сегодня и завтра, и тянулось, как старая резина. А Нюрка подгоняла время, стремясь быть поближе к Кирюше, видеть его, слышать его приятный голос. Она болела им, и выздоравливать не желала. Как невозможно бывает убежать от нахлынувших чувств. И как трудно смириться с неизбежностью, если считаешь её несправедливой.

Розоватая полоса на горизонте возвещала о конце дня. На прозрачно-синем небе зажглись первые вечерние звёзды. Луна медленно всплыла над землёй, и чуть затмила блеск этих звёзд. Когда звёзды осыпали весь тёмный свод небес, тишина опустилась на спящий лагерь. Ветерок слегка шевелил высокую траву, где-то запел сверчок. Из барака вышла Ася, присела рядом, и тихо заговорила:

– Спят наши сорванцы. А ты всё скучаешь, подруга?

– Да я уже поняла, что мне надо смириться с неизбежностью – Аделаиду Петровну мне не одолеть. Но душа моя всё равно рвётся к нему. Он мой единственный. И что бы со мной не случилось в жизни, Кирюша останется единственной любовью в моей жизни. Я вот думаю, родить бы ребёночка от него, такого же умного и талантливого, и посвятить ему всю свою жизнь, как ты думаешь? Но я же никогда не смогу даже намекнуть ему об этом.

– Вот и хорошо, что не сможешь. Родишь ты ребёночка, и повесишь его на свою маму, а ей и вас двоих хватает на её зарплату и мизерное пособие за потерю кормильца. Ты помогла ему, и пусть это греет твою душу, а остальное выброси из головы, и живи дальше. Люди в эту страшную войну всё теряли, а потом начинали снова строить всё сначала, думая о насущных проблемах – так мы все устроены. Тебе сейчас 16, а через 2—3 года, ты уже по-другому будешь смотреть на жизнь.