Валерий Казаков - Осень несбывшихся надежд. Повесть

Но прошло время, и вот я уже решилась выбирать между мечтой и реальностью, между фантазией любви и метафизикой жизни, как сказал бы какой-нибудь средневековый философ – моралист.

Первый вечер с Генрихом был для меня мучительным. И не потому, что мне вдруг стало скучно с ним, нет. Просто я испытала острое желание уединиться. Генрих же упорно не желал меня понимать. Он, в отличие от Вадима, не искал уединения. Наоборот – старался всегда быть на виду. Его ничто не стесняло, никто не интересовал и не привлекал кроме меня. Хорошо, хоть в конце вечера мы немного посидели в небольшом уютном скверике за церковью, где было непривычно тихо и влажно. Где можно было говорить вполголоса, смотреть друг на друга и выразительно молчать.

На следующий день повторилось то же самое, и на третий, и на четвертый. И тут я почувствовала вдруг, что с Генрихом мне не совсем комфортно. Я всё время ожидала от Генриха чего-то особенного – некой разновидности открытия, позволяющей пренебречь приличием. А он оставался таким, как все. Открытия не получалось. Он много говорил, он был порой остроумен, с его языка то и дело срывались сочные метафоры, точные сравнения. Он пытался меня развеселить, и порой ему это удавалось. Но мне всё равно было грустно. Я почувствовала, что начинаю заболевать этой чисто русской болезнью – грустить ни с того ни с сего, потому что уже привыкла к бессмыслице сельской жизни, к простому, а точнее, поверхностному взгляду на сложные для понимания проблемы. Скорее всего, причислить меня к натурам чрезмерно чувствительным было нельзя, я считала себя холодной и рассудительной, без особого восторга воспринимающей чисто философские пассажи. Хотя гедонисткой я в то время не тоже была. Я привыкла стойко сносить все тяготы судьбы и из многих мучительных ситуаций выходила с честью только потому, что умела терпеть, была выносливой как лошадь и этим гордилась. Но слушательница из меня была плохая, неблагодарная.

Так произошло, когда я потеряла брата. Я остро почувствовала это. Я изменилась, причем как-то очень глубоко и непоправимо. Многим женщинам, я думаю, знакомо это чувство – чувство растерянности после беды. Я тоже испытала нечто подобное. Я знала причины этой перемены, но не могла их объяснить.

Однажды, проходя мимо дома Венгеровых в вечерней полутьме, мы с Генрихом увидели на далеком, едва освещенном крыльце, влюблённую пару. Брата, конечно, я узнала сразу, но Соня на этот раз показалась мне какой-то другой, не такой как прежде. Волосы у неё не спадали до плачь, как обычно, а фигурной копной были взбиты вверх. Платье было короткое, без пояса. Соня стояла к нам задом, уткнувшись лицом в Сашину грудь и преданно обхватив его шею руками. Издали мне показалось, что у неё не такие уж узкие бедра. Вообще, она не замухрышка, а скорее соблазнительная женщина.

– Целуются, – вдруг сказал Генрих. И мне показалось, что они пошевелились. Заметили нас.

– Вижу, – ответила я шепотом.

– А Софья издали выглядит – ничего. Много лучше чем днем. – Генрих немного помолчал и добавил: – Днем она Блоковская незнакомка, а ночью – Дама с камелиями.

– Странно, – едва слышно ответила я. И мы поспешили удалиться прочь. Я от стеснения – быстро, он – подчеркнуто медленно. Я – озадаченно и отрешенно, он – с обычной своей улыбкой, как будто ничего значительного не произошло. А может быть и правда не случилось ничего, просто раньше я слишком много внимания уделяла своим предчувствиям.

Генрих нашел, что я выгляжу удрученной и решил рассказать мне анекдот.

– Рассказывай, – согласилась я.

– О влюбленных.

– Я слушаю.

– Так вот, приходит на прием к врачу один мужчина и говорит: «Доктор я так волнуюсь, так волнуюсь». «Почему», – спрашивает доктор. «Мне изменяет жена, я это точно знаю, – объясняет мужчина, – а рога у меня почему-то не растут»? Доктор посмотрел на него удивленно и говорит: «А они и не должны расти, это, знаете ли, образное выражение такое». Мужчина облегченно вздохнул и ответил: «Спасибо доктор. Вы меня успокоили, а то я уже начал волноваться, – может кальция в организме не хватает». Генрих после этого рассмеялся, а мне почему-то было не смешно. Я шла и думала о своем.

Вечер был тихий, тёплый, какой-то парной. В школьном парке, на бугре, кричали грачи. Алая полоска заката всё ещё теплилась на западе и тени домов были дымчато-сизые, а заборы белесые и плотные как стена. Сквозь силуэты кленов на улице виделся край речного затона, мост над речкой, купола коричневатых тополей на фоне неба. И на ум почему-то пришли странные строчки стихов, когда-то мной прочитанные и всплывшие в памяти невзначай.

А на следующий день я узнала, что Сони в городе нет. Она три дня назад уехала к бабушке в небольшую лесную деревушку под названием Максанка. Максанка находилась примерно в тридцати километрах от города, на высоком песчаном холме, заросшем редкими золотисто – охряными соснами. Там всегда жали только лесники, пасечники и охотники. Я там была всего один раз в раннем детстве и хорошо запомнила, как сладко ступать босыми пятками по теплому и пушистому лесному песку. Какие там прекрасные сады, как много везде ярко-желтого сухого солнца.

В тот день я не могла дождаться вечера. У себя на работе, в редакции местной газеты под революционным названием «Искра», где я заведовала отделом писем, я находилась мало. Ходила на собрание акционеров ликероводочного завода, потом в центральную библиотеку на встречу с ветеранами войны, потом в местный статистический центр и бюро технической инвентаризации. Что называется, собирала материал для будущей статьи.

Вечером я исчезла из дома, хотя Генрих в тот день и так не собирался меня беспокоить. Сидела на берегу Вятки возле пристани, слушала как в низине, ближе к Дергачевской старице, поют соловьи в зарослях ивы, мутно чернеющих над кромкой воды. Дождалась, когда по реке мимо меня пройдет теплоход, блестя многочисленными огнями, когда скроется за поворотом быстроходное приземистое судно с романтичным названием «Заря».

Сзади меня по дороге шли люди. Многие на ходу говорили. Я заметила, что старики говорят громко, о чем-нибудь простом, молодежь же – быстро и полушепотом, как бы о чем-то тайном. Иногда то спереди то сзади пешеходов пробегали разношерстные собаки, резко останавливались и возвращались по ломанной линии обратно, чтобы обнюхать заинтересовавшее их место или предмет. Люди и собаки спешили по своим делам, никто подолгу не задерживался на берегу, никто не растрачивал время впустую как я. Только в половине восьмого, откуда-то из густых кленовых зарослей на обочине дороги вдруг появилась совершенно седая старуха и направилась короткими шажками прямиком ко мне. Она была во всем тёмном. Бледная, худая, с хрящеватым, хищно заостренным носом и бесцветными водянистыми глазами. Старуха произвела на меня впечатление отталкивающее. Мне захотелось поскорее встать и уйти, но что-то удержало меня: какая-то потребность узнать ещё одну тайну. Или сработал чисто журналистский авантюризм.