Вячеслав Лютов - Провинциальные тетради. Том 3

«Приехав в Курск, – пишет биограф, – Сковорода остановился у тамошнего архимандрита Амвросия, мужа благочестивого. Прожив тут некоторое время, из-за постоянных дождей он улучил ясную погоду и отправился далее, но не туда, куда намеревался . В конце пути своего почувствовал он побуждение ехать на то же место, откуда выехал к своему другу, хотя совершенно был не расположен».

Его пристанищем стало небольшое имение помещика Ковалевского Ивановка. Здесь он бывал и прежде, хотя вряд ли Ивановка была тем местом, которое пришлось бы ему сильно по душе. Тексты его также Ивановкой не маркированы, в отличие от Бурлуков, Гусинки или Бабаев.

«В деревне у помещика Ковалевского небольшая «кимнатка» окнами в сад, уютная, была последним его жилищем, – описывает последние дни Сковороды И. Срезневский. – Был прекрасный день. К помещику собралось много людей погулять и повеселиться. Послушать Сковороду было также в предмете… За обедом Сковорода был необыкновенно весел и разговорчив, даже шутил, рассказывал про свое было, про свои странствия, испытания. Из-за обеда встали, будучи все обворожены его красноречием. Сковорода скрылся. Он пошел в сад. Долго ходил он по излучистым тропинкам, рвал плоды и раздавал их работавшим мальчикам…

По вечер хозяин пошел искать Сковороду и нашел под развесистой липой. Сковорода с заступом в руке рыл яму – узкую длинную могилу.

– Что это, друг Григорий, чем ты занят? – сказал хозяин, подошедши к старцу.

– Пора, друг, кончать странствие, – ответил Сковорода, – и так все волосы слетели с бедной головы, пора успокоиться.

– И, брат, пустое. Полно шутить, пойдем.

– Иду, но я буду просить тебя прежде, мой благодетель, пусть здесь будет моя последняя могила.

И пошли в дом. Сковорода недолго в нем остался. Он пошел в «кимнатку», переменил белье, помолился Богу и, положивши под голову свитки своих сочинений и серую «свитку», лег, сложивши накрест руки… Долго ждали его к ужину. Сковорода не явился. На другой день утром к чаю тоже, к обеду тоже. Это изумило хозяина. Он решился войти в его комнату, чтоб разбудить его, но Сковорода лежал уже холодный, окостенелый…»

«Дух бодр, но тело немощно», – часто говорил Сковорода помещику Ковалевскому. «Помещик, видя крайнее его изнеможение, предложил ему некоторые обряды для подготовки к смерти, – рассказывает М. Ковалинский и добавляет очень важную деталь: – Сковорода, как апостол Павел, считая обряды обрезания ненужными для истинно верующих, советовал, подобно как Павел же иудеям обрядствующим. Но, представив себе совесть слабых, немощь верующих и христианскую любовь, исполнил все по уставному обряду и скончался октября 29-го дня, поутру, на рассвете, 1794 года».

Перед кончиной Сковорода, по словам М. Ковалинского, завещал предать его погребению на возвышенном месте близ рощи и гумна и надписать над ним следующую надпись:

Мир ловил меня, но не поймал…

Будет еще одна надгробная надпись, сделанная Михаилом Ковалинским в феврале 1795 года:

После смерти Сковороды в Ивановке стали происходить странные вещи. Народная молва говорила о том, что могила Сковороды обладала какими-то особыми свойствами. В. Эрн приводит целый ряд таких сообщений. Например, когда владельцы, к которым переходил сад с могилой философа, забывали об этой могиле, с ними случались разные несчастья: или лишались своих жен, или спивались.

Народная молва говорит и еще более странные вещи. «По другую сторону рва, где была хижина Сковороды, садовник построил себе избу, – писал Н. Мягкий в письме к Г. П. Данилевскому, – и рассказывал мне о странном событии, бывшем с ним. Однажды, вслед за его переселением, откуда ни взялся вихрь, влетел с визгом и громом в окно, растворил настежь двери, чуть не сорвал дверь, перепугал до смерти его жену. Бедный садовник не знал, что на том месте жил необыкновенный старик, Сковорода».

Рассказывают, что когда Ивановка принадлежала П. А. Ковалевскому, жене его одна юродивая сказала: «У тебя, матушка, в имении есть клад». Владельцы перерыли весь сад, но ничего не нашли.

«Кладом» была могила Сковороды, старца Григория Варсавы, странника и мыслителя, первого «пешеходца» русской философии…

И что блаженней, как достигнуть душевного мира, что уподобиться шару, которому все равно, куда катиться.

Недостаточно найти здоровую пищу и питье,

Если вкус у тебя поврежден болезнью;

Недостаточно сияния света дневного солнца,

Если свет головы затемнен.

Достаточно, если ты ненавидишь порок. Христос уже простил, лишь только у нас явится решение не грешить впредь.

Я уже раньше умер для мира, чтобы когда-нибудь подняться во славу Христа.

Ночное растение вянет с восходом солнца.

Под несчастливой звездой пусть ничего не родится.

Господь не ошибается. Кто просит всем сердцем, тот уже имеет.

Блаженство есть там, где обуздание страстей, а не их отсутствие.

Ты же следи за душой, как в ней зерно прорастает,

И не бойся полоть, если взошли сорняки.

Зачем сажать оливу, которая не приносит плодов?

Зачем вкушать тело Христова, оставаясь самим собой?

Что поделаешь? Такой я человек: для меня нет ничего приятнее, чем мелочи.

Каким несчастным животным является человек, которому в этом киммерийском мраке мирской глупости не блеснула искра света Христа.

Для мудреца станет раем любой берег,

Любое место, любая земля и любой дом.

Природа прекрасного такова, что чем больше на пути к нему встречается препятствий, тем больше к нему влечет.

Войди внутрь себя, мимо иди, плоть и кровь свою пройдя, весь тлен и дрянь – вот тебе спасительная пасха.

Кто скоро прилепляется к новому мнению, тот скоро и отпадает. Не будь ветрен. Испытай опасно всякое слово.

Все беседуют обо всем, но не все знатоки. Бредут за владеющей модой, как овцы. А человек понимает путь свой.

Долго сам учись, если хочешь учить других.

Тогда ж зачинается цыпленок, когда портится яйцо.

По мосту-мосточку с народом ходи,

По разуму ж его себя не веди,

За жуком ползая, влезешь сам в глину.

Лучше веселье без богатства, чем богатство без веселья.

Нет ничего смешнее, чем умный вид с пустым потрохом.

Библия есть источник. Народная в ней история и плотские имена есть грязь и мутный ил.

Поверьте мне: не жизнь, чтоб зреть, но то, чтоб щупать.

Человек зрит на лицо, а Бог зрит на сердце.