Наталья Гурина-Корбова - Разнообразные истории

Михаил Борисович женился поздно, и можно сказать скоропалительно, буквально через две недели после знакомства. Лиля «не летала» никогда. Она твёрдо ходила по земле, но это ничуть не умоляло её необъяснимой притягательности, она была уверенной в себе, умной и очень красивой, эффектной женщиной. Поначалу её «твёрдая поступь» совсем немного раздражала Михаила Борисовича, потом стала просто бесить. В его жизни стали появляться другие женщины, ему казалось, что ещё что-то можно изменить, душа куда – то ещё рвалась, он попытался даже разыскать Марину. Оказалось, что она уже давно переехала с мужем в Штаты, который работал там в нашем посольстве "Всё-таки Марина улетела", – усмехнувшись подумал он тогда. Лет десять назад он даже хотел уйти совсем, но Лиля разыграла настоящую трагедию, грозилась отравиться, заклинала его именем сына, которого Михаил Борисович безгранично любил. И он остался. Остался и окончательно перестал «летать». Постепенно жена приобщила его к своему образу жизни, к своему взгляду на отношения между людьми, к своей философии твёрдо идущего по земле человека. Он перешёл из поликлиники на «работу со связями», стал управляющим аптекой и, вот теперь уже несколько лет был директором магазина «Оптика». В этот район магазин перевели недавно. Район был престижный, а «зрение у людей всегда нуждается в помощи», как говорила его жена… Он по – прежнему ей изменял, но теперь смотрел на женщин, как на что – то проходящее и, ни в одной из них не видел той, ради которой стоило бы круто изменить всю свою жизнь. Он устал… И вот эта, совсем незнакомая, случайная женщина, покупательница, клиентка…просто глупо, чушь какая – то!

Что-то в нём дрогнуло, защемило. Так случается, если неожиданно услышишь когда- то любимую и, казалось, уже навсегда забытую мелодию… "А волосы у неё должно быть русые, хотя под шапкой не видно, и пахнут они не французскими духами и всякими лаками, а пахнут они ветром, снегом, просто юностью… Чёрт возьми, ведь через неделю мне стукнет пятьдесят!" Лариса вдруг поняла, что ей совсем не хочется, чтобы Машкины очки были готовы так быстро и, лучше бы ещё подождать или прийти завтра. Она видела, что мужчина тоже смотрит на неё, и это не простое любопытство. Это что-то совсем другое, может быть даже никогда ей не ведомое, пугающее и в то же время, влекущее чувство. "Господи, что же это со мной творится? Муж уехал в командировку, а я уже и на других мужчин начала обращать внимание," – но мысль эта не показалась ей жуткой, а просто какой-то постулирующей, дежурной. Она почувствовала, что, скорее всего, ждёт совсем не очки, а ждёт, чтобы этот чужой, совсем чужой мужчина сказал ей что-то обычно банальное, вроде «я провожу тебя», или «я позвоню тебе», будто они давным-давно знакомы, и будто он ЭТО и именно ЭТО, должен был ей сказать.

"Надо всё-таки взять номер телефона, – Михаил Борисович постучал пальцами по столу, – пятьдесят это же не сто! Она замужем, наверное, ну и пусть. Какая разница? Может быть, это последний подарок жизни, может быть это то, что мне с самого начала было предопределено судьбой, – он почувствовал такое знакомое и такое забытое сердцебиение, – вот сейчас же и спрошу…"

– Михаил Борисович, вас к телефону. Жена, по-моему, – из-за зеркального шкафа выглянула хитрая мордашка совсем молодой девушки в белом халатике. Он поднялся и не спеша направился к телефону.

– Алло, слушаю.

– Миша, это я…

– Да-да-да, я слушаю, Лиля! Ну, что случилось? Что случилось? Лиля, что случилось? – нетерпеливо и раздражённо переспрашивал он, не давая ей ничего сказать.

– Миша, ты понимаешь, надо срочно достать итальянскую оправу для тёщи Элика… – начала Лиля своим звонким голосом,

– Господи, какого ещё Элика? – Михаил Борисович никак не хотел «пробуждаться».

– Как какого? Ты что забыл? Элик – это наш сосед сверху, тот, что доставал нам плитку в ванную. У него связи в «Сантехнике» на Ленинском. Это обязательно, зайчик, надо сделать! И ещё, ты звонил Марку Соломоновичу? Он обещал мне билеты на Пугачёву, очень нужно, это для…

– Да… звонил, – уже вяло перебил он жену, – сказал, что достанет на пятое четыре билета. Всё? Лиля, мне некогда, Тамара заболела, и мне пришлось её сегодня подменить. У меня очередь. Сегодня очень много народу. Дома обо всём поговорим. – Михаил Борисович положил трубку и почувствовал, как ноги его отяжелели и обрели опять невероятную устойчивость. Он взял за дужки уже готовые очки, покрутил их на пальце, медленно прочитал рецепт «Кузнецова Маша. 7 лет», и про себя продолжил, – "Да, дети… а у меня скоро внуки будут. Летать-таки, пожалуй, поздно… Мало ли, кто на кого похож. Старый осёл, да ей-то от тебя нужны только очки и побыстрей."

Михаил Борисович вышел в зал и громко спросил, хотя в зале кроме Ларисы, уже никого не было:

– Кто тут ждёт очки для Кузнецовой Маши?

Получите, пожалуйста!

Лариса вышла из магазина. Стеклянные двери, словно крылья гигантской бабочки, помахали ей вслед. – Мечта… – почти вслух произнесла она, с грустью посмотрев на болтающийся такой хорошенький, только совсем уже ненужный помпончик и оторвала его. Потом, улыбнувшись и поцеловав на прощание, бросила в темноту, в ночь, в неизвестность… «И глаза- то у Алена Делона совсем не карие, а голубые-голубые…»

Навстречу ей прошли юноша и девушка, о чём- громко разговаривая. Затем, толкаясь и смеясь, они начали обсыпаться снегом…

1985г

День выдался жаркий, неуместно солнечный, даже весёлый. На кладбище народу было немного. Нина шла вместе со всеми прибывшими по аллее задумчивых деревьев, где в раскидистых густо – зелёных кронах неугомонно щебетали, хлопотали о появившемся потомстве немногочисленные городские птички, которым тут особенно привольно жилось и пелось. От строгой череды старинных, скорбно покосившихся памятников с массивными крестами, и совершенно заброшенных, заросших высокой беспутной травой холмиков, от всего этого исходило ощущение такого спокойствия и отрешения от вечно суетливой, земной жизни, что если бы не горький, пронизывающий своей болью смысл пребывания в этом московском оазисе тишины и покоя, Нина призналась бы себе в том, что ей даже нравится бывать на кладбище, медленно прогуливаясь по его тенистым ухоженным дорожкам, где никто не кричит, не смеётся, не ругается, где сердце обыкновенно замирает, а мысли обволакивает естественная грусть.

Вот и не стало её тёти Маши, Марии Александровны…Сколько себя помнила Нина, столько она помнила и тётю Машу, сестру её матери, всегда подтянутую, энергичную, ярко-красивую. Помнила её смех глубоким, грудным голосом, чуть-чуть грубоватым от долгого курения, помнила её серьёзный, умный, подчас строгий взгляд, но никогда не злой.