Дмитрий Шашков - Донбасс / «Бездна бездну призывает…»

– Надсмотрщиков не напасёшься, – засмеялся Петя. – А ты не куришь и не пьёшь?

– Курю, начал во время войны, потому что тут нельзя не начать… Стольких пацанов уже потеряли… Выпить могу, помянуть. Я же с лета воюю. Со Славянска. Такого повидал… – тонкие черты его лица в этот момент дёрнулись, как от внезапной боли, а глаза смотрели куда-то в сторону. Пете захотелось сказать ему что-то доброе или обнять его. – Такие пацаны, Петь, погибали, а эти отбросы за нашими спинами отсиживались! Так что теперь пусть работают и… боятся! – с этими словами он рывком скинул с плеча автомат, щёлкнул вниз флажком предохранителя…

– Ты что делаешь, Змей?!

…И пустил длинную очередь над головами копающих «роботов». Те действительно не на шутку испугались, выронили лопаты. Худой упал ничком, закрыв голову руками.

– Работайте, работайте! – услышал Петя сквозь звон в ушах весёлый голос Змея. – Копайте глубже, в следующий раз очередь ниже пройдёт!

Ещё через секунду из двери на крыльцо выскочил дядя Женя, бросил беглый взгляд на «роботов», ткнул пальцем в Змея:

– К командиру!

Змей поспешно пошёл за ним, заметно побледнев. «Роботы», перекурив, опять взялись за дело.

Света, услышав тарахтение газельки, оторвалась от монитора и выглянула в окно. Знакомый лейтенант, комвзвода разведки, в залитой кровью разгрузке вытаскивал из кузова тяжёлый предмет вроде мешка или большого негнущегося свёртка, ещё один боец из разведки, тоже перепачканный кровью, подхватил предмет за негнущиеся ноги. Ещё на предмете она различила лицо, напоминающее восковую маску, черты которого показались ей знакомыми. Словно с Андрея слепили маску для музея восковых фигур…

Света быстро вышла из комнаты, мимо притихших товарок, по коридору через дверь на плац, потом миновала газельку с угрюмыми разведчиками и «предметом», потом к железным воротам, в калитку, мимо подавленного часового. Быстро шагала теперь по пустой серой улице.

«Почему именно он?»

В батальоне две-три сотни мужиков, и из всех она выбрала только его. Почему именно ему и надлежало умереть?! Почему не тому другому, который давно в безопасности в Москве, открыл уже, наверное, новый бизнес?.. Почему именно ей? Есть столько женщин, с которыми ничего такого никогда не случалось, которых не бросал в трудную минуту муж, у которых не погибал внезапно возлюбленный, которые вообще никогда не видели войны, не прятались с детьми по подвалам, не просыпались среди ночи от канонады!.. И ведь даже самый разумный в этой ситуации выход – покончить с собой – для неё недоступен, потому что у неё две дочки, которые, как якоря, держат её в этом тошнотворном мире, где мужчины либо трусы, либо «двухсотые»! А ведь она ещё не старая: ей ещё лет тридцать или сорок предстоит жить!.. Или сначала дочек, потом себя? Да нет, так у неё не получится. И бросить их одних тоже не сможет. И что с этим со всем делать?!

Света не могла бы сказать, сколько она пробегала, не разбирая дороги, с этими вопросами по опустевшему серому городу, прежде чем отчаяние её как будто притупилось под действием физической усталости. Во всяком случае, она наконец присела на троллейбусной остановке, рассчитывая поехать домой. Дочки уже, наверное, из школы пришли.

– А при Украине-то троллейбусы лучше ходили, – приставала какая-то бабка к какому-то молодому военному в солдатском бушлате с пустыми погонами. – За что вы воюете? Чтоб совсем житья не стало?

– Что ты к нему пристала? – вступилась другая. – Он-то тут при чём?

– Он при чём? А я при чём? Я всю жизнь работала, а тут на пенсию даже сдохнуть не по карману: хоронить, как собаку, в картонной коробке придётся! Или в морге вонять, там и так смрад, когда мимо идёшь!

Света не могла больше выносить этого разговора и, не дожидаясь троллейбуса, пошла пешком, несмотря на усталость. Тот, как назло, вскоре обогнал её и бодро скрылся за поворотом.

– Что ж это за издевательство?! – закричала она в голос и разрыдалась, но всё же шла дальше по пустынной улице, всхлипывая и бормоча что-то совсем уже невнятное, и вдруг знакомый звук – резкий оглушительный хлопок – заставил её остановиться и взбодриться. «Прилёт» снаряда или мины, причём близко – впереди за поворотом. Света привычно метнулась к ближайшей пятиэтажке, нашла подъезд и скрылась в нём, машинально захлопнув за собой старую дверь без стёкол, поднялась на полпролёта, стараясь держаться подальше от окон. Разрывов было не более десятка, и всё стихло. Выслушав стук осколков снаружи и переждав пару минут, она спустилась и открыла дверь. Мимо пробежала, вытаращив глаза и поджав хвост, ошалевшая от такой жизни собака. Света пошла дальше своей дорогой, но чуть погодя услышала из-за поворота крики нескольких голосов и визгливое женское причитание. Света и тут флегматично двинулась далее, уже привычная ко многому, но то, что ждало за поворотом, заставило её замереть. Посреди проезжей части стоял развороченный троллейбус, на обильно политом кровью асфальте валялись фрагменты тел. Света разглядела худую руку подростка, женскую ногу, валялись какие-то окровавленные кучи тряпья. Рядом стоял плачущий старик. Потом она отвернулась и опять двинулась дальше, стараясь уже не смотреть. Зачем ей это в памяти? Она всё равно ничем не может помочь.

Голова её вдруг стала работать удивительно ясно и чётко. Она выжила, чудом не сев в этот самый троллейбус, и это прекрасно, потому что её дочери не останутся теперь одни. Они ждут её дома, а значит, ей есть зачем жить. Положение не безвыходное, потому что они могут уехать втроём хотя бы в качестве беженцев. Пусть им придётся жить какое-то время где-нибудь в бараках – она точно не знает, где размещают беженцев, но где-то же размещают, – главное, там не будет обстрелов! Все войны рано или поздно заканчиваются. На службу она уже не вернётся: не хочет встречать у штаба новых «двухсотых», заполнять на них документы. Впрочем, вряд ли кто потребует от неё возвращения: присяги она никакой пока не давала, да и вообще она всегда может сослаться на то, что она – женщина с двумя детьми и без мужа…

Добравшись с этими мыслями до дома, встретила у подъезда престарелую соседку.

– Слышала, Свет? Мина в троллейбус угодила. Тут у нас недалеко!

– Да уж, тёть Сонь, слышала… – устало ответила Света.

– Это ж надо, что опять творится! Я детство под бомбёжками провела, ещё в ту войну, в Великую Отечественную. Отец на фронте погиб, ещё в 41-м. Мать ночами выла белугой! У меня первое воспоминание из детства: в доме темно, мать воет, и снаряды рвутся… Долго потом темноты боялась, со светом спала, пока замуж не вышла. Там уж к мужу прижмусь, можно и свет выключать… А вот опять на старости лет угораздило – опять война! Значит, Бог так ссудил…