Татьяна Янковская - Далекое-далекое лето

Вернувшись домой, Моня пришел со своими трофеями к Хаймовичу, и в конце концов тот обратился в еврейскую организацию из штата-побратима с просьбой выделить недостающие $400 на проведение виртуального турнира между израильскими и американскими школьниками, приложив письмо, привезенное Моней из Нью-Йорка. И вот, когда, казалось бы, турнир был у Мони в кармане, из Америки пришел отказ: побратимы из еврейской организации оплачивали молодежные программы только для еврейских школьников, а состав юных шахматистов из Манхэттена был весьма космополитическим. И это не были безродные космополиты в том смысле, который имел в виду Сталин, когда боролся с ними в последние годы жизни. Моня был не согласен, он считал, что чем больше разных детей в разных странах мира будет играть в шахматы с израильскими детьми, тем лучше, но его мнения никто не спрашивал. Так что единственным реальным результатом его поездки были те $300, которые помог ему раздобыть Женя. Если цены на кубки не подскочат, этого должно хватить на несколько лет.

Шестнадцатого ноября был очередной городской турнир, а четвертого декабря, в День спорта, директор школы вручал кубки. Моня написал заметку «Рони – шахматный чемпион» и, слегка подредактированная, она появилась в местной газете вместе с фотографией, которую дал Моне на дискете отец чемпиона. На фото – улыбающиеся Рони и директор и серьезный Моня. Броня сказала, что он хорошо получился – никто не скажет, что ему уже за семьдесят.

Он стал даже чаще ходить к Мертвому морю – раз в три, а то и в две недели. Иногда кто-нибудь просится взять его с собой, но Моня этого не любит: они сначала убегают вперед, а потом отстают, только мешают. А это его любимое время. Вокруг Иудейская пустыня, самое интересное место на Земле, и в конце пути, как награда, синяя водная гладь, в которой отражаются скалистые берега. В дороге удобно думать: идешь – и мысли идут. Главное – недовольство собой, тема интересная, актуальная. Ему мешало, что часто он остро чувствовал свою правоту, но редко кто это признавал, и он постоянно искал доказательств, надеясь при случае представить их своим оппонентам. Но случая, как правило, не представлялось, и инцидент за инцидентом исчерпывались временем, так и не дав Моне возможности оставить за собой последнее слово.

На обратном пути, одолев последний подъем перед поворотом в город, он всегда ощущал какой-то подъем духа, т.е., вдохновение + энтузиазм, как всегда, когда у него что-то получалось.

Старый Аба был фигурой колоритной. У него загорелое, с крупными лепными чертами, помятое временем лицо, оживленное стереоэффектом разноцветных глаз – карий и синий, каждый из них независимо выражал свою эмоцию, что делало лицо особенно выразительным. Его любимое словечко было «немново»: покушайте немново, привезу немново, расскажу немново. На самом деле, всего было много – и его, и его историй, и угощения.

Маленькая белокурая Лия – как пугливая белка. Аба всегда был готов ее защищать. Если ему казалось, что кто-то смеет угрожать Лие, его синий глаз начинал метать грозные молнии, а карий излучал любовь к его избраннице и грусть оттого, что в мире столько хамства.

Когда они, поженившись в Земле обетованной, вернулись в Россию, Аба с Лией тщательно отрезали с фотографий Палестину, оставив только себя. Вот маленькая, тоненькая Лия сидит, фигурально говоря, на чемоданах у своей тети в Тель-Авиве и ждет отъезда в Америку. А вот она снята в парке в Яффе уже вместе с Абой. Этот неотразимый гигант приехал в Палестину из Бобруйска, появился в салоне, то есть, маленькой гостиной Лииных родственников, бросил на нее орлиный синий и добрый карий взгляд, и чемоданы вместе с Лией вместо Нью-Йорка поехали в Крым, потому что Аба решил жить и работать в еврейской сельскохозяйственной общине в Крыму. Так сказать, советский вариант кибуца.

Их старший сын Додик тоже вырос высокий и бравый, но в глазах его, карих и ласковых, никогда не сверкали молнии. Не метали молний и голубые глаза младшего сына Мони. В них была отрешенность, даже какая-то растерянность. Он иногда смеялся, а глаза его не улыбались никогда. Огненная синева Абиного глаза не досталась его сыновьям, но засверкала-засветилась в глазах его внука Жени, Мониного сына, а белокурость Лии унаследовала внучка Ира, дочь Додика.

Жизнь Абы и Лии была не сахар. Сколько усилий и изворотливости потребовалось, чтобы выжить и вырастить сыновей! Поначалу все шло хорошо. Они жили в Крыму как в раю. Что с того, что работы много? Аба любил работать на земле, любил командовать. И то и другое у него хорошо получалось. Скоро он стал председателем сельсовата, и люди его уважали. Так хорошо было приходить с работы домой, Лия подает все на стол с пылу с жару. Продукты свежие, и она так вкусно готовит! Додик растет херувимчиком, правда, баловной, так что когда появился на свет маленький Моня, Лия едва управлялась.

Вот приходит Аба с работы, Лия на стол накрывает, а сама губы поджала, на мужа не смотрит, и глаза заплаканы.

– Что случилось, Лиечка, солнышко?

– Ничего не случилось, все хорошо. – А у самой слезы наворачиваются.

– Кто тебя обидел, мамочка?

– Никто!

– Я же вижу! Я не буду есть, пока ты мне не расскажешь.

Этого Лия не могла перенести:

– Кушай, кушай, я все расскажу!

Что же оказалось? А то, что этот ангелочек Додик шалит, маму не слушает, и все чего-то требует, требует! А когда мама ему говорит: «Не могу, ты видишь, я занята, подожди», так взял моду кричать, топать ногами, а то еще на пол кинется, и ну стучать головой! И никаких слов не хочет слышать! Аба слушает, ничего не говорит, только ест да нахваливает, и на сыночка любимого старшенького поглядывает, тормошит его да смеется. Тот было примолк, пока мама не него жаловалась, а тут осмелел, разошелся, развеселился – и отец вместе с ним. Когда поели, Аба показал Додику на бутыль из-под наливки, что в углу стояла, и говорит:

– Лезь в бутылку!

Додик смеется-заливается, по комнате бегает. Аба поймал его за плечо и опять:

– Лезь в бутылку!

Малой попробовал вырваться, да не тут-то было – отец крепко держит и свое твердит:

– Лезь в бутылку! Сколько раз тебе повторять?! – А Лие говорит:

– Принеси-ка мне хлыст!

Мальчик еле говорит со страху:

– Но я же не могу! Не могу!

– Ага, ты не можешь? А когда мама тебе говорит, что не может, ты почему не слушаешь? Почему кричишь, требуешь, ногами топаешь, как дурной? Мне такой сын не нужен!

– Папочка, папочка, я больше не буду! – И слезы градом.

– Ну смотри, я тебе верю. Но если мама еще раз мне скажет, что ты не слушаешься, мешаешь ей, – загоню тебя в эту бутылку, и будешь там сидеть, пока не исправишься.