Дмитрий Аморов - Порабощенные. Сборник рассказов

Однако сегодня все было иначе. Вместо повторяющегося сурком эпизода меня встретила картина то ли из советской живописи, то ли из театральной репетиции. Наша новая работница гордой кошкой стояла у стены, уронив плечо на закрытую дверь, и смотрела на ползающую по полу личинку – младшего моего. У личинки в руках синяя мокрая тряпка, в глазах слезы, а под ногами – мокрый пол. Взгляд плавило закатное солнце, а толстячка-жара не прекращала душить. Я поспешно разулась, распахнула оконце и подошла к домработнице.

– Что здесь происходит? – тихонько спросила на ухо.

А она в плывущем воздухе прячется и улыбается кропотливо.

– Малыш учится ответственности.

Я чувствую себя идиоткой, наблюдая за ее мудрой ухмылкой. Она возвращает меня в детство.

– Что это значит?

– Мы с ним подружились так хорошо, играли весь день. Он помогал мне убираться, зайчик, рассказывал, как в садике дела. Потом переборщил самую малость: когда я ведро несла, прыгнул на меня, лягушонок, и все разлилось прямо на пол.

От нее пахло то ли старыми шторами, то ли мамиными духами. Не разглядев лицо сквозь плавленый воздух, я подошла к ребенку и села на колени. Сгибающиеся ноги слиплись омерзительным клеем.

– Все хорошо? – спросила, положив ладони на игрушечные ручки.

Он, сжав зубки, слюну проглотил и с поднятыми бровками закивал.

– Ты кушал?

Малыш не успел ответить, работница его опередила:

– Ужинать пойдем, когда пол будет чистый и сухой. Но ваша, дорогая, порция уже накрыта на кухне.

Что-то неудобно закололо внутри, но запах вкусного ужина вскоре отнял навязчивое чувство.

Картошка с сыром и жареная говядина.

Ребенок в слезах домывает пол.

Нож с муравьиной пытливостью скребет по тарелке.

Ребенок выжимает коричневую воду в ведро.

Соки рейрной говядины льются в тарелочный фарфор.

Надо на выходных сводить малыша в кино.

Или в зоопарк.

Работница возилась вокруг стола. Прибирала что-то, улыбалась по-матерински. Тяжелый пожилой взгляд давил на меня в паре с жарой. Я ушла в гостиную, оставив на столе недоеденное мясо. Старшие дети, расслышав мои уставшие приветы, разбежались по комнатам словно тараканы под включившейся лампой. А мужу все равно, он заблудился в футбольных матчах. Села рядом с ним, отобрала остывший чай и уставилась в телевизор. За окнами пролетали крылатые автомобили и смешные супергерои в ярких экзокостюмах. Стерильно белые стены дизайнерской гостиной обещали ощущение свежести и прохлады, но рождали лишь нервную дрожь по телу. Попросила мужа починить кондиционер. Он промычал что-то и переключил скучный рекламный тайм-аут на тягучее фестивальное кино. Вспотевший герой медленно умирал в жарком гостиничном номере, а камера лениво уплывала от него, срастаясь с закипающим воздухом.

Тошнота подыгрывала духоте.

Я расстегнула горячие пуговицы и ушла в спальню. Сопливое шмыганье мелкого поломойщика проводило меня до кровати.

А в среду проснулась раньше обычного и полетела на работу, пока солнце не вышло в смену. Воздушные асфальты еще не успели обрасти пробками. Добралась за час до начала рабочего дня: роботы монотонно похвалили, тут же стерев это с жесткого диска. Кофе прокатывалось мимо мозга, пока нескончаемые клавиатурные щелчки наигрывали монотонный дабстеп в перепонках.

Час, два часа, три часа.

Пробежка до столовой с техноповарами и киберофициантами.

Безвкусная космическая каша.

Громкий кофейный аппарат с повадками перепившей кислотницы.

Ностальгия по юности.

Затертое рабочее кресло.

Шаблонные разговоры с одинаковыми клиентами, как будто каждый раз с одним и тем же.

Еще час, еще два часа, еще три часа.

А дальше время спряталось за головной болью. Несчастной болью, уставшей не меньше меня.

Автомобильный затор посреди пухлых облаков не пускал меня домой. Радио напевало одинаковые колыбельные Уильяма Басински. Я совсем забыла, что на воскресенье куплены билеты в театр – ставят очередную вариацию Спартака, в антураже футуристических антиутопий. Не пойдем, значит, в кино с малышом. А до выходных еще нужно дожить. Хорошо хоть, от домашних забот отделалась.

Душная квартира с первого шага схватила меня за легкие. Солнце снова оккупировало помещение.

– Окна откройте! – крикнула в пустой коридор.

А в ответ тишина. В гостиной младшенький натирал пыльные полки. Красное лицо намекало на недавние слезы. Подошла к нему и спросила, чего это он делает, а он молчит. Безмолвно трет, будто не услышал вопроса. Погладила его по головке лохматой, эйкнула раз-другой, но малыш не отзывается. Чувствую, разревется, если рот откроет. Еле держится. В поисках домработницы вышла на кухню, а там средняя дочка нагнулась над раковиной и губкой по тарелкам водит.

– Тебя кто заставил посуду мыть?

Глядит на меня с подростковым презрением. Переходный возраст, что поделать.

– Никто не заставлял. Кратия Сатраповна попросила помочь, она не управляется сама.

– Мне ты, значит, не помогаешь, когда я не управляюсь, – обиделась я в шутку. – А Кратии Сатраповне вот так сразу.

Я ей руку на плечо положила и улыбнулась игриво, а она цокает в ответ:

– Кратия Сатраповна старенькая и больная, а ты вроде в порядке еще.

Вроде в порядке.

– А папа где?

– На работе задерживается.

Как странно, впервые за двадцать лет такое. Может, любовницу нашел? Еще чего. Оставила дочку на кухне и отправилась в спальню. А на моей кровати лежит искомая бабулечка, упершись в потолок закрытыми глазами.

– Вы чего здесь?

Она соскочила солдатиком и принялась унижаться.

– Извините меня, – говорит. – Простите, ей-богу. Поплохело мне что-то, голова закружилась. Годы берут свое. Рухнула на кровать, чтоб голову об пол не расшибить.

– Да бросьте…

– Нельзя было так, понимаю. Нет у меня права такого: на хозяйской кровати разлеживаться. Простите меня, дорогая.

– Перестаньте…

– Весь день у меня голова кружится, вот даже детишек о помощи попросила. Вы уж не обижайтесь на меня, старая я и немощная. Не повторится больше такого.

Кое-как успокоила: и таблетку ей предложила, и воды, и полежать еще полчасика, а она все отказывается. Побежала убираться в итоге. Ну и бог с ней. Я открыла в спальне окна, спрятав ненавистный свет за плотными бордовыми шторами. Разделась догола и легла на нагретое место. Засыпающий взгляд, как терпеливый лев на охоте, следил за медленно текущей по руке каплей пота. Она начала путь на шее, спустилась по крутому плечу и старалась доползти до кисти.

Нужно будет позвонить утром в контору, сказать, чтобы поменяли работницу. А то помрет еще тут, не дай бог. Я лежала на том же самом месте, где только что скапливалась нафталиновая близость смерти. Странно чувствовать это тепло. Последнее, или предпоследнее тепло. Странно, неуютно, но притягательно.