Исаак Ландауэр - ЛЯДЬ

Речь, таким образом, давно шла не о приоритетах, эмансипации или ещё какой поверхностной мишуре; она, быть может, первая заглянула в корень проблемы. Вовсю, полным ходом, со скоростью чуть ли не света шло тотальное вырождение мужского начала – по крайней мере, в так называемом цивилизованном обществе. Те, кому самим мирозданием назначено было брать, умели теперь только просить, да и то – заискивающе глядя в глаза. Раскошелившиеся на сеанс постельной магии, они искренне радовались, когда оплаченный инвентарь получал от процесса удовольствие, и охотно жертвовали ради последнего собственными желаниями, находя какую-то поистине мазохистскую радость в добровольном преклонении. Мимолётный комментарий шлюхи об их способностях любовника оказывался куда важнее собственного мнения. Пошлый комплимент неутомимости заставлял вкалывать не хуже голодного дятла, а порождённые неблагодарным трудом стоны наслаждения оправдывали потраченную сумму куда лучше, нежели итоговое количество излияний. Здравый смысл извратился до неузнаваемости, а жертвовать ради этой странной эволюции пришлось самой что ни на есть силой – уникальным собранием всего лучшего, чем одарила мать-природа столь бестолково разбазаривших этот священный огонь людей.

Без неё скучно стало всем, но особенно пострадала именно красота, лишённая по глупости самомнения величайшего признания – бескомпромиссной принадлежности сильному. Где вариации на тему последнего поистине бесчисленны, начиная с ответной привлекательности и заканчивая властной кистью художника, жадным пером поэта или твёрдой рукой завоевателя. Ведь победитель, разучившийся обращаться с трофеями, скоро перестанет и побеждать. «У женщины в постели не может быть иных желаний, кроме как ублажить мужчину, – с грустью думала та, чей опыт в этой сфере перевесил бы все изданные когда-либо пособия о сексе. – Но попробуй ты такого мужчину найди. Чтобы каждое его движение отзывалось сладостной теплотой подчинения, той абсолютной гармонией двух начал, где веление одного каким-то всякий раз непостижимым, магически-притягательным образом становится неодолимой потребностью другого. Разве это не счастье: выказав предпочтение лучшему, отдать ему себя на поругание». Поистине мудрый взгляд на проблематику, рождённый диктаторской риторикой либидо, однако бескомпромиссно устаревший в условиях, где мужественность ценится ниже кропотливой усидчивости, не говоря уже об умении адекватно реагировать на повседневные вызовы, перманентно глотая обиду и унижения в надежде на мастерство пищеварения. Не так давно из-за любой безделицы принято было стрелять друг в друга с одиннадцати шагов, а теперь дорожная перепалка с необременительным рукоприкладством считается верхом то ли смелости, то ли варварства – смотря по обстоятельствам, конечно.

Её личной предтечей был тамбовский вокзал, который, впрочем, менее всего походил на ворота новых эмоций, представляя собой типичный образчик дореволюционной основательности и изящного практицизма. Вытянутое в линию здание, главный вход, перед ним – круговое движение с какими-то гипсовыми останкам в центре и удаляющийся вдаль проспект. Улица Московская, насквозь прошивающая всякий уважающий себя провинциальный город, мелководная речка, по контрасту массивные дамбы – на пологой равнине не редкость приличные разливы, областная администрация и район элитных квартир приближённых коммерсантов вокруг. Более, следовало с грустью признать, ничего примечательного не имелось. Это и город-то был как бы по недоразумению, так что даже жители его поголовно носили на лице какое-то извиняющееся выражение. Мол, народ мы простой, без претензий, нам бы корову да поросям с утра давать, а тут – на тебе, понастроили хрен знает чего вокруг, картоху посадить негде.

Так ей, по крайней мере, казалось, а скорее, хотелось верить, что попала именно в оазис домостроя, с грубыми мужланами и запуганными жёнами. Безусловно, здесь будет недоставать липовой изысканности накокаиненных столичных бездельников, дорогих шмоток и настоящих, а не купленных на толкучке, мужских трусов приличной брендовой марки; но лучше уж терпеть китайский ширпотреб, чем концентрированное вырождение целой нации. Она сняла приличную по местным меркам квартиру, наняла на уборку помещения и сопутствующие услуги парочку страждущих обогащения малолеток, подключила сигнализацию к вневедомственной охране и начала осваивать контингент.

Лучший атрибут невинности – сама женщина. Бездонное скопище порочных благодетелей, страждущее признания, а не опыта. Она могла быть невинной всякий раз, когда истраченные годы страсти пыталась вложить в единственный момент близости. Искренней в своей продажности. Какая женщина не сможет такое полюбить! Для каждого из Них рождался, взрослел и торжествовал свой образ, а вместе с ним имя. Ведь сколько бы ни участвовало в действии – уже в названии она скрывала желанный импульс происходящему, мужчина всегда один. Тот, что задаёт атмосферу и лейтмотив безграничного торжества. Желания, трагедии или страсти. Ещё лучше – всего разом. Остальные – всего лишь скудно оплачиваемые статисты.

Мама была женщиной, как говорят, своеобразной. Первые микроволновки в настырности своего примитивного алгоритма издавали каждые тридцать секунд препротивнейший трёхкратный писк, возвещавший о долгожданной степени готовности пищи. В их с бабушкой маленькой двухкомнатной квартире подобный концерт мог продолжаться сутками, что говорило о характере родительницы куда более, нежели весь психоанализ разом. Глава семьи, то есть старшая женщина в доме, по случаю счастливой глухоты в эксперименте не участвовала, но юная внучка порой терпела эту какофонию до той умилительной степени, покуда эмаль на верхней кромке зубов не стиралась от скрежета. Первый же урок насилия над собой оставил в сознании отчаянную бессмысленность сопротивления как верный признак борьбы. Именно оттого, повзрослев, она закономерно предпочтёт сразу побеждать.

Отца, конечно же, не было. Не на горизонте, а как-то вообще, хотя он и появлялся регулярно, чтобы оформить пятнадцатилетней дочери очередное нотариальное разрешение на выезд в сопровождении умудрённого опытом воспитания и числом лет покровителя юных дарований. Иногда в составе группы, но чаще одной – дочурка умела прельстить талантами и тонких ценителей. Ей как-то сразу – первый опыт пришёлся на чёртову дюжину – понравились насилие и власть, и причинно-следственная связь между первым и последним. Равно как и наоборот. Безропотная в руках взрослого любовника, порой рыдавшая от боли, она владела им безраздельно, в то время как он всего лишь наслаждался моментом недолгого торжества. Единственная зависимость – первая любовь – ушла для пущего удобства вместе с первым, оставив чувственность не изгаженной примесью того едва заметного, но столь пошло-сокровенного, что и спустя два десятка лет заставляет женщину искать во всяком желанные черты.