Исаак Ландауэр - ЛЯДЬ

Она их как могла просвещала, но привитой воздержанием апатии сломить уже не могла. Рассказывала, описывала яркие сцены, добавляя красочные подробности, которых не хватило накануне. Собственно, именно это и служило мотивацией, ведь в пересказе как нигде лучше рождаются упущенные детали, но пробить брешь в исстарившейся плеве уже невозможно. Запрет проникает с ней в глубины подсознания, выбирает тёмный уютный уголок и селится там навечно. Хозяйка же бесценного артефакта до конца дней будет стесняться, краснеть, возмущаться и отрицать. Ведь «нет», сказанное женщиной, есть куда более суровый приговор ей самой, нежели адресату. «Уйди, исчезни, ты мне опротивел, не хочу и не желаю тебя больше – слова потерявшей, истратившей, да хоть разбазарившей чувства, но всё ещё способной любить – другого, другую или других. Всё остальное: компромиссы, ужимки и прыжки – лишь приговор фригидной бабе», – и девки, наслушавшись, шли пить горькую да подвывать в унисон ласкающей тоске. Рыдать об ушедшей досрочно чувственности, похороненных неизведанными восторгах и стрелках на циферблате почасовой… «Да хоть какой, – вздыхала бессильно жестокая менторша, – не всё ли равно, за деньги, за приданое, за ласку или за зависть подруг перед красивой свадьбой – в беспрестанных поисках причины вы извратили, затоптали в грязь первопричину, желание».

«Ну тебя в баню с этой филосо… как бишь её… логией, – устало реагировали уже подвыпившие послушницы. – У тебя стоит даже на мерина, легко такой рассуждать». Перед лицом столь невыразимо крестьянского простодушия любые доводы – что русский бунт, бессмысленны и беспощадны. И, как всё тот же бунт, бесполезны.

Ответ скрывался, конечно же, не в эрекции, хотя и у так называемого слабого пола сей полезный инструмент во всяком порядочном хозяйстве наличествует, а то и в нескольких видах, только что не ипостасях. Как в бизнесе есть понятие perception – восприятие клиентом результатов деятельности поставщика, составляющее половину работы последнего, а часто и вовсе играющее решающую скрипку, так и у женщины есть восприятие. «И не надо убеждать себя, что происходящее хорошо, отнюдь. Вся прелесть именно в том, чтобы всякое мгновение сомневаться, не знать, пытая себя, что это. Радость или унижение, насилие или робость, боль или наслаждение. Страсть. Только потеряв грань, можно страсть прочувствовать, но никак не избавившись, – именно следует продолжать впотьмах искать, метаться и, конечно же, страдать. Нет большего наслаждения, чем сознавать себя используемой – здесь и сейчас, в этой постели и в эту минуту. Но чтобы в следующую уже забыть. И тогда следующая может не приходить часами, днями, превращая действительность в нечто, перед которым полёты к звёздам во сне – кряхтящая радость старика, запускающего бумажный кораблик».

– Что принимала, подруга, – следовал уже закономерный в таких случаях ответ, последняя попытка презрения побороть отчаяние. – Пи… такая, в самом деле, на самую юбку мне опрокинула, как теперь на смотр выйду…

– Выйдешь в трусах, товар виднее, да и, глядишь, кто с чувством юмора заберёт.

– Какой там товар, целлюлит один, ты бы завязывала, Натаха, булки жрать в самом деле, скоро в нижней планке вставать будешь.

– При свете фар сойдёт, – реагировала неунывающая жизнелюбка Натаха, пожалуй, единственная, с кем хотелось здесь говорить. – К тому же, не на карачки же я перед ними стану поворачиваться, у нас приличное место, не привокзал какой. А планку свою зубами, но удержу.

– С зубами-то как раз поосторожнее, а то вообще вчистую спишут, – и множественный басовитый гогот – отвратительный, резкий, тоскливый и безнадёжный, как отечественный одеколон, врывался в описание донских пейзажей.

Планка – когда выкрикивают цену и претендующие на соответствующую комиссию выходят на просмотр, была здесь той же кастой, с тем разве отличием, что в долгосрочной перспективе обладала неистребимой центростремительностью. Ведь в центр падает основное освещение от машины заказчика, и потому там лучше всего скрываются изъяны возраста, лица и веса – правда, ценой наименьшего внимания, которое распространяется по флангам. Таким образом, центр – шлагбаум перед понижением в стоимости, ранге и, следовательно, уважении начальства и коллег. Которое неизбежно, разве что искусственные губы или грудь обеспечат тактическую победу, но стратегически поражение или бегство – в другое место или салон – есть закономерный финал для всех без исключения. В конце концов, со временем не совладать. Так вот, поклонница классической литературы тем и покорила местное пространство с обеих сторон показа, что выходила одна, неизменно в финале и ценой на порядок выше остальных, отделяя таким образом зёрна от плевел: ценителей и поклонников красоты от пожирателей фастфуда. Выходило, что планку она уже победила, да столь эффектно, что и за время ручаться было уже нельзя. То есть, все, конечно, понимали, что под луной ничто не вечно, но признавать, осознавать это отказывались. Теша себя смутной несбыточной надеждой – да, но глядя в будущее с вызовом. Тоже да.

Натаха осталась единственной коллегой, не эксплуатировавшей ореол трагизма. Тайная правда профессии состоит в том, что там давно не осталось и капли принуждения. Никаких отобранных паспортов, необходимости отработать столько-то недель или месяцев, сексуального рабства и прочего, чем любят разжалобить доверчивых потребителей девушки. Даже обстоятельств, принуждающих к нелестному труду, и то не осталось – в столице довольно рабочих мест от продавца до адепта свободной кассы, куда берут всех, независимо от статуса и гражданства. Или кто-то видел миграционный контроль в вотчине могущественного чечена… Но дамам не хочется признаваться – прежде всего, себе, что они предпочтут раздвигать ноги всякому, кто заплатит, лишь бы не стоять два через два за прилавком.

Потому жизнерадостная курская деваха и сделалась её единственной подругой, а заодно и парой, если требовался элемент массовости. Чаще по незнанию, ведь Малая одна могла запросто ушатать и целый взвод оголодавших в казарме солдат. «А там хоть трава не расти и хер не разгибайся», – добавляла Натаха любимую присказку, наливая компании ещё по одной. Таким образом формировалась успешная бизнес-модель: покуда одна непьющая служительница эротического культа отрабатывала гонорар, другая развлекала ожидающих попойкой. А уж банку держать единственная дочь деревенского алкоголика умела так, что диву давались и полковники спецслужб в отставке – разные бывалые вояки, начинавшие карьеру ещё в Карабахе. Был среди таких у неё один любимчик по прозвищу Вован – он так часто путался в собственных именах, что пришлось дать ему «отдельно-бордельное», как выразилась раскрасневшаяся от удовольствия собутыльница. То был первый и единственный мужчина за двенадцать лет отточенного пьянства, который мог выпить больше, оставаясь при этом на ногах. Событие в жизни уникальное, яркая вспышка на небосклоне сознательного возраста, а не какая-то там жалкая едва ли осознанная дефлорация. И Натали влюбилась без памяти, запретив тому пользовать кого-либо, кроме непосредственно её.