Исаак Ландауэр - Шизофрения. Том 1

Этот момент станет во многом переломным для их мимолетного знакомого, который, несмотря на все попытки и логику многолетнего опыта, так и не сможет себе объяснить, почему эта красавица так несомненно предпочла ему уставившегося в потолок пьяного кретина: то, с какой трепетной любовью взяла она его под руку, даже не пытаясь отвлечь от по меньшей мере странного занятия, перевернёт с ног на голову его представление о мире, в котором, как он до этого предполагал, задают тон и почти царствуют красивые успешные мужчины, оставляя на обочине жизни своих менее привлекательных собратьев.

«Типичная ошибка очередного баловня судьбы, – продолжал размышлять Михаил, высказывая, к счастью, про себя, потолочному зеркалу соображения на этот случайно подвернувшийся счёт, – выбрать мерилом успеха женщину. Если ты готов всерьёз положить жизнь, зарабатывая деньги и ухаживая за собой, лишь для того, чтобы быть любимым или хотя бы желанным женщинами, если стремишься сделать её целью своего существования, то стоит ли удивляться, что она будет презирать такое ничтожество; и пусть отдельные представители этой инопланетной расы будут отдаваться во имя денег и тщеславия, всё равно ему не разорвать порочного круга убогого существования ради самого яркого воплощения грубой бездушной материи – женщины».

Открывшиеся, по счастью на этот раз на первом этаже, двери лифта вернули Михаила в состояние относительной реальности, потому что Инна потянула его податливое тело на выход, зеркало сменилось грубо, с претензией на стиль, отделанным потолком лобби, стало неинтересно, и он, закрыв даже рот, опустился на грешную землю, чтобы как назло упереться в только что трижды проклятую материю женской обтянутой изрядно декольтированным платьем груди.

На этот раз он стоял так близко, что его дыхание, казалось, колыхало две прекрасные на вид доброго второго размера… он судорожно пытался выбрать подходящее произведённому на него впечатлению слово… перси?

– Вот подумайте, Инна, насколько убог наш язык: я вот вперился в Вашу грудь и поймал себя на мысли, что существует от силы два-три синонима этого слова, и все неприличные. А если я хочу назвать их как-то нежно, с оттенком эротизма, но всё же не грубо, не подразумевая их лишь сексуальным объектом и вторичными половыми признаками, но жажду передать то волнение, которое чувствую, когда они поднимаются с каждым Вашим вдохом. «Грудь» не подходит, это символ материнства, ей кормят новорожденных детей; «сиськи» или «батоны» мало того, что пошло, но ещё и отдаёт пролетарским вонючим сленгом, «перси» – безнадёжно устарело, так как?

Он поднял голову выше до её лица и вопросительно посмотрел в недоумевающие глаза.

– Это ещё ладно грудь, а если мне посчастливилось бы восхититься чем-нибудь пониже, то и вовсе осталось бы только матом ругаться, не декларировать же медицинский справочник. Нет, Вы не подумайте, что я всерьёз рассчитываю на подобное окончание вечера, – поспешил зачем-то успокоить Михаил, – но как всё-таки бедно наше воображение, если не смогло придумать красочных эпитетов того, вокруг чего, в общем-то, вращается жизнь абсолютного большинства мужчин. Что это: ханжество или такой непонятный сорт морали, который заставляет нас быть немыми, когда как раз и стоило бы говорить, не всё же, ей-богу, только делать, это же не физкультура, как-никак…

Если в начале их знакомства во взгляде Инны лишь мельком проскальзывало недоумение, то теперь оно уверенно и, судя по всему, надолго прямо-таки отпечаталось на её лице, придав ему, и без того не слишком щедро наделённому отблесками мысли, вовсе слегка глуповатое выражение, что однако сделало её ещё более обольстительной, так что пьяно пошатывающегося рядом философа спас от стрелы похотливого амура лишь эстрoген, успевший благодаря обильному возлиянию захватить власть в его организме. Он понял, как это на самом деле прекрасно – наслаждаться совершенной красотой женщины без примесей похотливого волнения. Сейчас на неё смотрел художник, улавливающий все оттенки её привлекательности, гибкие линии стана, большие глаза и чувственный, да какой там чувственный, развратный рот. А ноги, ах, ноги были из тех двух пар, которые имел в виду поэт, известный ценитель и знаток предмета исследования.

Со стороны, впрочем, эти возвышенные размышления выглядели как сеанс рентгеноскопии, когда Михаил медленно сверху вниз проводил раздевающим взглядом по фигуре немного потерявшейся девушки. Насладившись впечатлением, он уже повернулся в сторону манящего комфортом кожаного дивана, когда объект его исследования подал голос, разрушив приятную тихую атмосферу музея изобразительных искусств.

– Вы, мягко говоря, неординарный человек.

Способность составить предложение более чем из трёх слов неприятно поразила Михаила. Он уже было настроился весь вечер радовать себя сексуальной непритязательной спутницей, эдакий вариант перманентно сопровождающего везде стриптиза – было бы воображение, а тут вдруг из её божественных, почти неземных флюидов кристаллизовалась грубая своей очевидностью необходимость ещё и поддерживать разговор, и было бы по меньшей мере самонадеянно, если не сказать нелепо, рассчитывать тут на помощь Сергея, который, очевидно, не поддерживал идею спутницы изначально.

«Умею я, однако, влипнуть», – только и успел он мысленно посетовать, потому как нужно было отвечать испуганной его предшествовавшей тирадой Инне. Михаил собрался, взбодрился, сконцентрировался и произнёс:

– Это да.

Засим последовала глубокомысленная пауза, в течение которой он, натянув на себя, как ему казалось, мину роденовского мыслителя, судорожно придумывал, как и о чём продолжать столь неожиданно вторгшийся в его сознание разговор. «А, впрочем, не пошло бы оно всё», – в который раз за сегодняшний вечер послал он мифическое нечто куда подальше и отпустил тормоза, как будто болтал теперь сам с собой в пустой квартире.

– Вообще я скорее не совсем нормальный, если уж быть откровенным. То есть бояться не надо: кусаться там и лаять не стану, равно как и высказывать, а тем паче выказывать претензии на лавры героя-любовника, но в целом немного да, шибанутый – во многом от потерянности и одиночества, впрочем, больше сознательного, хотя и звучит не очень утешительно.

– Михаил, – произнесла Инна, снова мягкой тёплой ладонью беря его за руку, – Вы не думали, как это обидно для девушки, когда Вы с первых минут знакомства постоянно твердите, что не имеете на неё совершенно никаких видов, – ей стоило изрядного напряжения построить эту фразу, следуя заданной, слегка вычурно литературной стилистике Михаила, и потому, как бы вознаграждая себя за труды, она закончила свою мысль лаконично и просто, но вместе с тем действенно. – И почему бы нам уже не перейти на «ты»?