Эрнест Мельц - Кукловод

Проводы на старой квартире были весьма скромными. Андрей с Сергеем, видимо, даже не поняли, за что они пили, и быстро замкнулись в своей тесной нерушимой компании, запевая былые военные песни. Холбек приготовил свой фирменный плов и даже по такому случаю пригубил немного водки, но дальше мы с ним перешли на чай, и до самого утра он рассказывал мне о своем родном крае. Он рассказывал о своем селе Яккатут, откуда были родом его родители, но сам он юношеские годы провел в Ташкенте. Проведенное в поселке детство он вспоминал с особенной теплотой, хоть и сетовал на трудную жизнь в горах. Служба в армии по счастливой случайности забросила его недалеко от родного села, в пограничную с Киргизией зону, где он в последний раз видел всю красоту родных горных вершин. Он рассказывал о необыкновенно чистых горных озерах и особое место отвел Верхнему Коксуйскому озеру, с которым так и не успел попрощаться. Он купался в нем еще мальчишкой со своими друзьями, наперебой пытаясь заглушить радостный детский смех, эхом тонувший в бесконечной гряде горных хребтов. Кристальные синие воды озера зачаровывали его, когда он был ребенком и когда последний раз видел его, проходя по перевалу с отрядом бойцов в сторону границы. И сейчас он, как зачарованный, вспоминал ту тишину и безмятежность горного озера, которых так не хватало в этой суматошной Москве.

Как же странно все это, подумалось мне тогда. Люди покидают так горячо любимые края, столь близких им людей и здесь, за много тысяч километров, изливают тоску совершеннейшим незнакомцам в столь ненавистном их душе месте. Я не понимал, что мешает им взять свою тоску, упаковать в чемоданы вместе с нескончаемой любовью, их патриотизмом и пловом, отправиться домой, к любимой семье и детям, своим стареющим отцам и матерям, и быть счастливыми. У всех у них был свой дом, который они покинули, а я все силился понять, где же он, мой дом, что не по своей воле покинул я. Но все же я тосковал много сильнее, оттого что и тосковать, по сути, было не о чем и не о ком.

Перебравшись в новую квартиру, я первым делом прибрался и расставил все по своему вкусу. Но убрав весь мусор, я увидел пустоту, окружавшую меня. Все эти вещи принадлежали кому-то до меня. Вот тот мусор, что я сгреб в мешок, был чьей-то собственностью. А моего здесь ничего не было, даже комбинезон – и тот был рабочим. Только избавившись от всего чужого и лишнего, что окружало меня на прежнем месте, я понял, что моего-то, собственно, здесь ничего и не было. Я бездумно жил в чужом мире, окруженный чужими вещами, и притворялся, что я такой же нормальный человек, как они. Я жил в их тени, их мечтаниями, их проблемами, их привычками и их недостатками. А сейчас не осталось ничего. Я глядел на пустую квартиру, голые стены, пошарпанный пол и заклеенное окно. Я сел посреди комнаты и погрузился в свои мрачные мысли. И даже думал о том, чтобы вернуться на старую квартиру, убежать от этой неизвестной и пугающей действительности, в которой оказался наедине с самим собой. С улицы донесся грохот проезжавшего поезда, и стекло, болтаясь в раме, противно заскрежетало на месте раскола. Я посмотрел на улицу, перед глазами промелькнул весь путь, который я прошел, чтобы оказаться здесь, и понял, что вернуться в старую квартиру будет не просто шагом назад, а настоящим бегством, а я не хотел отступать. Вздохнув, я поднялся с пола и еще раз огляделся по сторонам.

– Может, стены покрасить в какой-нибудь светлый тон, чтоб не так мрачно было? Надо будет поспрашивать, может, на работе будет пара лишних банок.

Все же квартира была слишком большой для меня одного. Никогда прежде у меня не было столько свободного места в распоряжении, и я терялся в мыслях, чем бы его заполнить. Вспомнился разговор Алексея и девушек за соседним столом. Они очень живо рассказывали о своих увлечениях, о своем хобби. Я подумал, что, может, мне тоже поискать хобби? Может, это хоть сколько-нибудь сделает меня нормальным и займет пару углов в квартире?

Я долго думал и прикидывал, чем же мне увлечь себя в свободное время, но все в конечном итоге упиралось в деньги. Я не мог позволить себе ничего из того, чем увлекались мои коллеги. И даже думал о своих соседях: их хобби, видимо, был алкоголь, и они самозабвенно и в беспамятстве придавались своему увлечению каждый божий день. И каждый новый день в их окружении становился все более тягостным. Вот это выдержка, вот это стремление, вот это преданность делу!

В Измайлово работал развал, блошиный рынок. Я слышал о нем не раз и знал, что там можно было найти много всего интересного по совершенно низким ценам. Я отправился туда в надежде найти что-нибудь, отвечающее общепринятому негласному понятию «нормальность» и моему скромному бюджету.

Несколько часов я безрезультатно бродил по рядам, вглядываясь в каждую мелочь. Мое внимание привлекла одна лавка, над которой висела табличка «Все по сто» и беспорядочно усыпанная всяким хламом. Чего там только не было: от старого утюга до выцветшей открытки советской эпохи. Я смотрел на обмотанный вокруг деревяшки моток лески и силился представить себя рыболовом. Я стоял на берегу, держа в руках удочку. На воде безмятежно качался самодельный поплавок. Вот он начал слегка уходить под воду, все чаще и глубже, я подсекаю, но улов срывается, и я с размаху забрасываю грузило на стоящую по соседству плакучую иву. Леска сильно замоталась, и я битый час пытаюсь распутать этот хитросплетенный комок, так похожий сейчас на мою жизнь. На голову капает редкий, но холодный дождь. Я смотрю, как по воде разбегаются от капель круги, и понимаю, что улова сегодня не видать, даже если мне удастся справиться с этим макраме. Я вглядываюсь в толщу воды, смотрю в отражение и не узнаю человека, что пристально смотрит на меня из глубины темной воды. Нет, рыбалка не мое.

Я протягиваю руку и беру небольшой металлический кругляшок, который когда-то был монетой. Безрезультатно тру по ее поверхности, пытаясь разобрать год, а затем хотя бы просто понять, чьей стране она некогда служила. С трудом удается разобрать надпись, и я узнаю советский пятачок. Я начинаю думать, сколько он пролежал в земле, какая у него история, где его нашли и как ее вообще откопали. Видимо, использовали некий металлоискатель. Я представляю себя, ковыряющимся по локоть в грязи, смывающим глину с очередного кругляшка. По некоему совпадению опять идет дождь. И я вижу, что это тот же пятачок, или, может, это совсем другой – не могу их различить, они все как один. Я плюю на него, вытирая остатки глины (это небольшой ритуал), словно помечая его, теперь он принадлежит мне. Моя драгоценность! Я открываю небольшую кожаную сумку, висящую на поясе, и отправляю его внутрь. Он звонко ударяется о лежащие там монеты, советские пятачки, точно такие же, как и тот, что я только что потирал в руках, целая груда одинаковых безликих холодных кусков металла.