Татьяна Чурус - Чуров род

А зачинала баушка Лукерья так:

– И было то в незапамятные времена, когда ни Гланьши, ни Авдотьицы, ни матери твоея, ни Гальши, ни тебе самой ишшо и в помине не поминалось… – и этот зачин чинный уж сам по себе приводил нашу очарованную слушательницу в эдакой-то трепет трепетный, что далее можно, пожалуй, и не сказывать вовсе, ан нет, баушка Лукерья сказывала, да ещё такого дивовства напустит – матушки родные, силы небесные! – абы со страху-то да не помереть!

И вела старуха свою мерную речь неторопливую далее:

– Тады ишшо не покрыли головы моея и косы не расплели, а дедушко твой, покойник, – царствие ему небесное и мой земной почёт! – бороды ишшо не нашивал и лицом дюжа полон и румян был… – вот промолвит те слова сказочны – а Катитка – пострел эдакой! – сейчас и видит девку дородную с косою толстенною русою да удалого доброго молодца в красенькой рубашечке – подбородок в молоке… а пошто в молоке-то, так станет ясно как день далее: потому Катя-то наша неутомимая уж давным-давно выучила сказочку баушки Чурихи на зубок, и ровно вживе всё видела, и многое уж наперёд ведала! – Вот косим мы косим, косим-косим – конца-краю несть жнивью-то! А Чурушко-то, сокол мой яснай, так справно, так лихо литовочкой-то машет, так ладно! Вот, бывалоче, рот эдак раззявишь – да залюбуисси: экой писанай красаве́ц! А тятя-от ка-а-ак толканёт в бок: дескать, работа́й, Луша, – я и пошла махать! Да рядком-то встанем с наречённым моим, с суженым с ряженым – он тады уж и присваталси! – да так и идём: ать-ать, ать-ать – тольки свист и стоит! И вот косим-косим, косим-косим… Кады уж у сокола мово рубаха к телу пристанет – как есть, вся мокрым-мокрущая! – тады тольки и остановимси для покою для роздыху. Сейчас криночку молочка да хлебца каравай – и закусываем, и воркуем промежду собой, что тобе голубки сизокрылые! А он-то, упокойник, большущий до молока был охотник. Криночку-то к роту поднесёт – а рот румянай, а зуб белай! – да и чакает в своё довольствие – а молоко-то так и текёт, так и текёт по бороде, да на земь и упадает. Вот понапьётся, уста эдак оботрёт – да заприметит вдруг: букашка какая в капле млека ровно копошится-вошкается… ага… Сейчас подымет ей, на палец посо́дит и давай речи сказывать! Ой, а уж что за охотник был до всякой живности: до самой худой твари – и то жалость имел! Вот и спрашивает он козявку ту: «Что, мол, тварь божия, тож, небось, жить-то хошь?» И пропышшит как за ей-то тонюсеньким таким голоском: «Хочу, мол, рабе божий, пошто не хотеть?» Ну, отпустит ей на волю вольную: живи, дескать, яйцы отклада́й… – старушка умолкнет, призадумается, головёнкою качнёт: мол, это только присказка! – да дале и сказывает: – А тут доведись мому Чурушку по дрова поехати (то уж я была ему мужня жена). Ну, поехал и поехал, а тольки поехал-то он да залез в такую-то глушь, прости Господи, на самый что край леса-села почитай и залез! И явися пред им чёрен зверь! Матушки родные! Такой зверюга лютай – страшнее страшного, не приведи Господь! – баушка закрестится, бывало, а Катя так и трепещет трепетом! – В самую пору его и застал, зверя-то, абу́тора, по-нашенскому… Вот он, абутор-то ентот, и зарычи рыком на покойника! А тот, покойник-то, не испужалси да и обратися к зверю-то – и рече человечьим голосом: «Что, мол, Михайла Иваныч, лесной паныч, тварь божья, тож, небось, жить-то хошь?» – и не дрогнул, родимый ты мой батюшко, не пустилси бежать-то взапуски от зверюги от ентого лютого! – Чуриха сызнова окрестится. – И вот так он рече, а зверь-то – ну ровнёшенько человек! – постоял-постоял, развернулси – да в лес, тольки его и видели! – старуха руками-то эдак разведёт – и вдруг, что молодка, хохотнёт – да так и заканчивает: – Вот и всё словечко, как волк словил овечку да в лес и уволок!.. – и уж сколько ты после не проси ей повторить ту сказку – и упросом не упросишь!

– Вот кабы батюшка… – И тшш-шш-шш… И пошто Катюшке баушка Чуриха не велит баять байки про родимого батюшка? Табу, ишь, на батюшке… никшни́…

А батюшку-то свово Катюшка уж как пужалась-боялась! Хошь тот и случа́ем каким случался на ейной дороженьке – всё одно пужалась!

Вот идут они с тётками – что такое: девчонку за спину и загородят, заслонят собою, точно птаху малую, – большущие ломовые лошади! Катя-то тихо-о-охонько так из-за спины той могучей и выглянет – а сама-то за подол за тёткин держится! – вот выглянет, да глазёнки-то и зажмурит: отец!!! Ой, мамушки родные! Стоит девчончишка, трясётся трясуном: не слышит-то, не видит ничегошеньки! А после обернётся ро-о-обко так – да и то уж отойдут порядочно, – а отец-то, батюшка, глянь-ка, будто и не страшен вовсе издали-то: так, головка тыковкой, спина сутулая, деревяшка какая в руках… идёт-шатается…

Про отца баушке Лукерье ни-ни! И Катюшке накажут строго-настрого тётушки пугливые: дескать, про то, что отца-то встренули, – про то молчок, зубья на крючок! Тшш-шш…

– Вот кабы…

– «Кабы»! Кабы быка бы, да за рога, да на гору – да нейдёт бык…

– А грядёт гроза!.. – и зарделась, розово-зорюшка! – Мне б на гору!.. – Ступай на гребень-гребешок… гребень-гребешок… Петя-петушок…И взор долу… ой…

Катюшке-то слова снятся! Бывало, промолвит: а мне, мол, нонече словцо привиделось! – и молчит молчком, волосики на пальчик накручивает. Помолчит-помолчит – да не утерпит: бе-е-еленькое такое, ма-а-ахонькое (это слово-то!)! Ну Катьша!

Тётки ей: как это, дескать, слова – разъясни-растолкуй, ишь, удумала что! А Катя-то наша знай шары выпучит, да помалкивает себе молчком, очумелая: тш-шш-шш…

Тётки в другой раз приступом приступают: нешто снятся слова-то? – снятся, снятся, вот ей-богу, снятся! И захлопнет рот ладошкой, лапушка… словцо, ишь, утаивает…

Что такое? Снились-снились – да явью-то и явились: сами на бумагу, словеса-то мудренистые Катюшенькины, и запросились! На бума-а-агу… агу… агу… агу-у-ушеньки!.. Ровно бусинки ниточку-то, сцепочку-то, перетёрли: терпели-терпели – да и перетёрли! – и россыпью, и россыпью прыснули: иные-то и не словишь – ишь, закатились, по щелям, шельмы, затаились! Ну а что не укатилось-сохранилось – то на бумагу наша головушка и выписала, – а как выписать-то выписала, полной грудушкой-то и вздохнула-выдохнула – и точно пусто вдруг стало: потому выпустила… аль новые-то прибудут?.. Ждать-пождать ли?..

А что у Катюшки-то есть? А в чуланчике? А на верхней на полочке? А меж банками-склянками, меж мешками сладкими? А махонька така шкатулочка-а-а… а в шкатулочке схоронила наша девица неведомо сокровище…

Вот стульчик подставит – шкатулочку свою достанет – да любуется… было б добро какое…

У кого в шкатулочке-то бусики – а у Катюшки-то нашей буквицы… тш-ш…

А Катерина-то и баушку Лукерью подпись подписывать выучила, вот ей-божечки! И Авдотьица учила, Гланьша – не выучила, Галина, – и та не выучила! А Катька возьми – да и выучи!