Сергий Чернец - Собрание сочинений. Том пятый. Рассказы

– Дима, о чём ты думаешь? – спросила она.

– Так, ни о чём… – ответил муж.

– У тебя что, – завелись от меня какие-то тайны? Это нехорошо. —

– Почему же нехорошо? – ответил Дмитрий Петрович сухо и не сразу. – У каждого из нас есть своя личная жизнь, поэтому должны быть и свои тайны. —

– Ого! «Личная жизнь», «свои тайны» … – всё это чужие слова, не твои! Пойми, что ты оскорбляешь меня своим поведением! – сказала Ольга Михайловна. – Если у тебя что-то есть на душе, то почему ты скрываешь это от меня? И почему ты находишь более удобным откровенничать с чужими женщинами, а не с женой? Я ведь видела и слышала, как ты сегодня на сене с Любочкой-студенткой сидел у пруда.

– Ну, и поздравляю! Очень рад, что подглядела. – он повернулся набок в сторону окна, отвернувшись от жены. Это значило: оставь меня в покое, не мешай мне думать. А Ольга Михайловна возмутилась всей душой, ненависть и гнев, которые накоплялись у неё в течении дня, вдруг точно вспенились внутри её; ей хотелось сейчас же, не откладывая, высказать мужу всё, оскорбить его, отомстить… Делая над собой усилия, чтобы не повысить голос до крика, чтобы не закричать она напрягала все внутренности, она сказала негромко, но с таким некоторым шипением в голосе, как «змея»:

– Так знай же, что всё это гадко, пошло, пошло и гадко! Сегодня я ненавидела тебя весь день – вот что ты наделал! —

Дмитрий Петрович поднялся и сел. Поднялась и села на своём месте, на широкой кровати, и Ольга Михайловна их разделяло скомканное одеяло собранное в середине кровати.

– Это гадко, гадко, гадко! – продолжала Ольга Михайловна, начиная дрожать всем телом. – Меня нечего поздравлять, – поздравляет он! Поздравь лучше себя самого! Стыд и срам! Долгался до такой степени, что стыдишься с женой оставаться в одной комнате, весь день убегал от меня к другим женщинам! Фальшивый ты человек1 Я вижу тебя насквозь, каждый твой шаг – и у малины дурачился, чтобы другим женщинам понравиться! —

– Оля, когда ты бываешь не в духе, то, пожалуйста, предупреждай меня. Тогда я буду спать в кабинете. – Сказав это, Дмитрий Петрович взял подушку и вышел из спальни.

Ольга Михайловна не предвидела этого. Несколько минут она молча сидела с открытым ртом и дрожала всем телом, глядела на дверь, за которой скрылся муж, и старалась понять – что же это значит? Всё было неожиданно и впервые. Может быть это один из тех приёмов, которые употребляют люди, когда бывают неправы, или же это оскорбление, обдуманно нанесённое её самолюбию? Как это понять?

Ольге Михайловне припомнился её двоюродный брат, весёлый малый, который со смехом рассказывал ей, что когда ночью «супружница начинает пилить» его, то он обыкновенно берёт подушку и, посвистывая, уходит к себе в кабинет, а жена остаётся в глупом положении, – пилить-то некого! Этот её брат, женат уже в третий раз: жены бросали его и за другие выходки…

Ольга Михайловна резко вскочила с постели. С мыслями: «что теперь оставалось только одно: поскорее одеться и навсегда уехать из этого дома; но дом-то был её собственный; но тем хуже для Дмитрия Петровича!» – Не рассуждая более, нужно это или нет, она быстро пошла в кабинет, чтобы сообщить мужу о своем решении («Женская логика!» – мелькнуло у неё в мыслях) и сказать ему на прощание ещё что-нибудь оскорбительное, обозвать его ловеласом…

– — – — – — – — – — —

Возможно, так и произошло: ругань бы продолжилась и посыпались бы оскорбления на голову Дмитрия Петровича, – но тут случился буквально несчастный случай: беременная Ольга в своём порыве стала спускаться с лестницы второго этажа и упала вниз, прокатившись по всем ступеням животом. От этого у неё случилось помрачение, возможно были переломы рёбер, но она потеряла сознание.

Всего она знать не могла: как забегали все по дому, как Егоров, оставшийся ночевать родственник, по приказу Дмитрия Михайловича звонил в скорую; а Ольгу подняли и положили на диван, отчего в забытьи она стонала (как говорили врачи – они зря двигали тело, чем повредили внутренности) и потом врачи увезли её в больницу.

Ребёнок в утробе скончался. Операция неотложная была проведена в кратчайшие сроки: но эти «кратчайшие» – составляли более часа. Роженицу спасали реанимацией: сердце её дважды приходилось «заводить» при помощи дефибриллятора и так далее.

Во время операции она была под наркозом. Когда она потом очнулась в палате, боли ещё продолжались и были невыносимы. Была ночь и в палате горел только ночник на стене у входных дверей. В полутьме серой тенью сидел Дмитрий Петрович в ногах кровати.

«Я не умерла…» – подумала сразу Ольга Михайловна, когда стала понимать окружающее и когда боли стихали или она к ним привыкала.

Дмитрий Петрович, а по силуэту она узнала его, сидел неподвижно, возможно дремал, спал сидя.

– Дима! – окликнула Ольга Михайловна мужа.

Дмитрий Петрович встрепенулся. – Чего тебе Оля? – голос его был тихий. Он глядел чуть в сторону, шевелил губами и улыбался по-детски беспомощно.

– Всё уже кончилось? – спросила Ольга Михайловна.

– Дмитрий Петрович хотел что-то ответить, но губы его задрожали, и рот покривился, как у старика, как у беззубого дяди Николая.

– Оля! – сказал он, обе руки подняв на уровень груди. – Оля! Не нужны мне чужие женщины, зачем мне чужие женщины (он всхлипнул). Зачем мы не берегли нашего ребёнка? Ах, что тут говорить! – и мужчина плакал детскими слезами. Он махнул рукой и вышел из палаты реанимации.

А для Ольги Михайловны было решительно всё равно. В голове стоял туман от наркоза, на душе было пусто… Тупое равнодушие к жизни… Она тут же уснула долгим сном.

Конец рассказа.

P.S. Может быть два варианта окончания: Оля может жить дальше…

А может быть: на могилу жены Дмитрий Петрович приносил цветы каждый день в течении более полугода…

Пассажирский самолёт летел навстречу солнцу, над лесами и посёлками навстречу закатному красному горизонту. Это был не стремительный элегантный «ТУ-104», а бывалый, порядком облезлый (то было время заката гражданской авиации) АН-2, кукурузник по-народному. Кукурузники летали по районам и в каждом райцентре были приёмные аэродромы. Устроенные в стороне от посёлков, на окраинах, в подходящих полях на открытой местности.

Слепящее солнце висело прямо перед глазами лётчиков. Когда главный пилот, чтобы дать отдых глазам, снимал тёмные очки и начинал смотреть по сторонам, – оранжевый круг оказывался всюду, куда бы он ни смотрел. Он отпечатывался на зелёном фоне кудрявого леса внизу, на синеве неба по бокам от самолета. Второй пилот, Алексей Шуркин, сидел зажмурясь. Похоже было будто он спал. Позади пилотов, в своём тесном закутке, сидел самый молодой член экипажа, склонясь к рации, пилот-радист – Костя. Он совсем недавно получил это назначение. Это был всего пятый его самостоятельный рейс, он чувствовал себя неуверенно, ему всё казалось, что он может потерять связь с землёй, и оттого он беспрестанно терзал своих коллег на земле, которые поддерживали с ним связь. Старательно выстукивая ключом, он задавал земле совершенно ненужные вопросы. Земля отвечала ему то насмешливо, то сердито. Там радисты прекрасно понимали, в чём дело, и, слыша надоедливый позывной Кости, улыбались и отвечали.