Сергий Чернец - Собрание сочинений. Том пятый. Рассказы

В это время черную тучу надвое рассекла ослепительная молния, через окно осветившая даже половину дома. Сразу же сухо треснул гром и загудел эхом отражаясь по всему лесу. Ветер продолжил гул леса.

– Вот тебе и аллея чудес… – растерянно сказал Загунский. – в тайге находимся, товарищ военный. В гостях у её величества тайги-матушки… —

– Всё это ужасно, – тихо промолвил майор Аршинкин. Ему снова стало плохо, засосало в пустом животе, после самолётной болезни.

– Это верно, что ужасно… – задумчиво согласился «лесовик». – Если мой «пикап» уйдет из города (№) без меня, будет полная труба… —

Радисту не понравилась теснота в домике, и он уговаривал летчиков ночевать в самолёте…

– Десять человек в такой тесной избёнке! Ты подумай только. Задохнуться впору. А там мы сядем в кресла, как цари!.. – говорил он Лужину.

– Я лучше здесь, – робко возразил первый пилот, – и тебе не советую – ветер вон какой, не дай-то бог, что там будет… —

Врач Ива Григорьевич, которого всё еще знобило, давно занимался печкой. Ветер доставал и до печной трубы, даже дверка всё время открывалась, выталкивая в комнату едкий дым. Даже висячая лампочка над столом качалась и мигала. Галя Степанова забилась в уголок на лавочку возле печи и украдкой вытирала слезившиеся от дыма глаза. Она боялась, что подумают, будто она плачет… Впрочем, ей действительно хотелось заплакать – она чувствовала себя одинокой, беспомощной, и все эти люди вели себя так, будто она не существует вовсе… Майору Аршинкину опять стало плохо, и он выбежал из дома. Вслед ему рыжий Загунский сказал: «Коренной латыш – без Риги жить не может… – он успел познакомиться с майором еще до посадки на самолёт в аэропорту. – Побежал свою Ригу искать…» – пытался пошутить «лесовик».

Его шутку никто не поддержал. Хихикнул только молодой радист Костя, примостившийся возле окошка и поглядывающий на самолёт, все-таки желающий уговорить первого пилота, когда стихнет ветер, чтобы ночевать на креслах «как цари».

Сидевший на корточках перед печкой Иван Григорьевич сказал: «Это от человека не зависит. Природа!..».

– Точно, – подтвердил Лужин. – В Арктике у нас был летчик. Хороший летчик! Дай бог каждому так знать и чувствовать машину… Так он в полёты ведро с собой брал. Вот как природа над человеком пошутила! —

– Небось сумел обмануть все медицинские комиссии… – улыбнулся Иван Григорьевич, и сев рядом с Лужиным продолжил – А это уже воля человека. Тоже великая сила. Другой раз она посильней природы будет. Вот был у меня пациент, очень ценный партийный работник, страдал алкоголизмом – чего уж хуже. Наследственность у него была такая что ли? Как запьет – дым коромыслом. Лечили мы его и гипнозом, и сном. Уколы делали. Подержится, подержится – и опять за своё… Вызывает меня как-то секретарь горкома партии, спрашивает: «Можете вы его вылечить, наконец, или человека в архив сдавать?» Я ему говорю: «Делали всё, что могли, – не помогает». Секретарь очень рассердился. «Никуда, говорит, ваша медицина не годится, если не можете человека от баловства вылечить! Ладно, говорит, мы его сами лечить будем, мы на бюро обсудим эту наследственность!..» И обсудили… Что же вы думаете? Третий год человек не пьет. Встречаю его недавно в театре, смеётся: «Не туда, говорит, вы мне уколы делали, до совести не проникало». Вот вам и природа вместе с медициной, – закончил, смеясь, Иван Григорьевич.

Тут Сергей Фомич, понял, что у печи сидит врач, и начал вести себя странно: то тяжело вздыхал, глядя в окно, то вдруг начинал бродить по избе, ставшей такой тесной, что натыкался на всех. – Он недолго ходил из угла в угол, не сводя глаз с Ивана Григорьевича.

Разговор поддержал директор лесхоза Загунский:

– Да что там говорить, воля человека – это всё! Вот у меня случай был в прошлом году. На сплаве у нас. Лес ведь, он сам к реке не побежит. Его надо сперва свалить. Потом каждое бревно требует обработки. Сучья надо же обрубить. А когда сучья обрублены – то с хлыстами есть две комбинации: или нарезать на брёвна на месте – это одна комбинация. А другая – тралить хлысты на сплавной склад и разделывать там. Вторая комбинация лучше. Мы за неё боремся во всесоюзном масштабе, поскольку… – и далее рыжий «лесовик» рассказывал длинно и было абсолютно непонятно, какое отношение имеет его история к разговору о человеческой воле.

Под этот «нескучный» рассказ Костя радист привалился головой к стене у окошка и засыпал. И только по привычке, когда рыжий «лесовик» начинал гудеть сильнее, приоткрывал глаз. Заснула и Галя Степанова, привалясь к теплой печке. Врач Иван Григорьевич постелил пальто возле самой печной дверки и тоже привалился к стене сев на постеленное пальто, и хотел засыпать. Рыжего слушали только пилоты, да и то Шуркин катал ребром ладони по столу хлебный шарик, следя за ним так пристально, словно ничего интересней этого шарика для него не было.

Сергей Фомич присел возле Ивана Григорьевича.

– Доктор, а доктор… вы не спите? —

– Нет. Что случилось? – открыл врач глаза.

– Сидите, сидите. Я только спросить хотел… Если у человека сильные боли в животе, что надо делать? —

– Надо прежде всего посмотреть больного, – с учительской интонацией ответил врач.

– Это понятно… – Сергей Фомич встал и отошёл к окну.

За окном лес-тайга бушевала. Удары грома ещё были слышны уже вдалеке, и лил сильный дождь, струи которого наискосок хлестали от порывов ветра по стеклу окна. Сергей Фомич шумно вздохнул.

Рыжий «лесовик», дойдя до описания, как штабелюется сортиментный лес, вдруг остановился, махнул рукой и сказал:

– В общем, делов не оберёшься… – стал приглядывать местечко, где прилечь.

Лужин, исподволь наблюдавший за Сергеем Фомичом, обратился к нему:

– Комендант, поди-ка сюда… – сказал он тихим голосом. Сергей Фомич послушно подошёл к летчику… – Ты что, болен? —

– Я? – Комендант встретился с прямым и добрым взглядом лётчика. – Я-то здоров. Болен мой друг, лесник. Тяжко болен. Сдается, помирает человек. Железный, лесной человек, мужик, а стонет как малый ребёнок. Прямо плачет… – Сергей Фомич, может быть, впервые осознал, как дорог ему человек, с которым соединила его суровая судьба в дружбе. Поперёк горла у него, вдруг, встал горький комок, отчего и лицо сморщилось. – Помирает человек, – сказал он тоскливо, едва проглотив комок горечи.

– Где он? – по-прежнему тихо спрашивал Лужин.

– Да тут. Где ему быть? В лесу, конечно. Пять километров отсюда. —

Лужин встал из-за стола и присел на корточки возле Ивана Григорьевича. Врач дышал судорожными глотками, а зубы отбивали мелкую дробь, его знобило, вероятно он простужен. Лужин притронулся к его руке – она была жаркой и влажной.