Сергий Чернец - Собрание сочинений. Том пятый. Рассказы

В прошлом году с родителями в деревне, в мой приезд, во время небольшого просветления, за грибами пошли. Лес у них новгородский, это не таежный сосновый бор, где подлеска то нет совсем, сухо, иголки пахнут, брусника всякая с голубикой и маслятами. У родителей лес лесной, перекопанный кабанами в кочки, с болотами, травой по пояс, осины, ольха, березы и елки вперемешку, буреломы, ветки с паутиной, сверху капает, снизу хлюпает. Ходить по нему надо запакованным в куртку, капюшон и штаны в носки запихивать, чтоб клещи и всякие комары с пауками не пробрались внутрь.

И вот, идешь так по кочкам этим и траве, а сырое все, хоть дождя и не было с утра, и тишина гулкая такая, и в капюшоне дыхание свое слышишь. Слышишь себя, как пыхтишь, пока по кочкам этим скачешь. И пахнет грибами-то, а нету грибов, грибов нет. Потом, вдруг бац… гриб! Там вот он, стоит. Ты к нему пробираешься, а по дороге кочки, трава, ямы, лужа какая-то черная, в ней лист осиновый плавает, в паутину лицом вляпалась, конечно, гриб же там, вот и несешься к нему со всех ног. Ну палкой шуршать пытаешься по дороге, чтобы змеи разбежались, но они, кажется, и без того разбежались уже, поняли, что сумасшедшие грибники пожаловали.

Ну, нашли гриба три, или пять может. Родители старенькие уже, долго и далеко ходить не могут, ну и дождь типа собирается. Ведь мы полдня за грибами этими собирались, пока солнце было полдня. Ну, пока проснулись, потом поели, потом в огород надо сходить… Ну и пошли, «пока дождя нет». Но у нас же семейное, мы без приключений не можем. Хотя ходили всего час где-то, и места там родителям знакомые – а заблудились. И конечно тут же ливануло, как только мы заблудились.

Собака Блум довольная скачет, вымокла вся, но контролирует наличие членов группы. То одного проконтролирует, то другого. Родители спорят, в своей обычной манере. 45 лет уже так спорят:

– Жанна, куда ты идешь-то, нам туда, туда я тебе говорю.

– Да не туда нам, ты все перепутал.

– Да туда, я тебе говорю.

– Юра, ну куда ты идешь, промокнем все, дождь холодный, нам туда надо, Конечно нам туда, вот же, туда нам.

– Да я точно тебе говорю нам сюда. Пошли, пошли, я тебе говорю.

– Да куда, это не туда вообще. Конечно. Это вообще в Парфёново. А собака где? Где собака? Блум! Блум! А, вот ты где. Юра, ну куда ты пошел, это в другую сторону же. Все, промокнем все сейчас. Под дерево встань, встань под дерево. Переждем под деревом. Зина, иди, под дерево встань, тут не капает. Ох, вот хорошо! —

– Думаешь переждем? Ну, переждем, давай переждем. Покурим пока. —

– Нет, дождь сильнее, пойдемте. Туда нам. Блум! Куда ты идешь то? Нам туда. А.. вот, дорога, надо же, нам сюда, – сказала мама-Жанна, и мы пошли.

Промокли насквозь все, встретили зайца, пришли, печку затопили, чай попили и спать легли, потом, на другой день, суп грибной сварили из пяти грибов, или трех что ли, и лимонный пирог. Вот такая была – охота за грибами.

«Поэтическое».

Закончился лес, безо всякой опушки, сразу за высоким «забором» из елей и сосен открылось поле. В лиловой дали тонули холмы, и не было видно их конца. Высокий бурьян колебался в поле от ветра. Носился коршун невысоко, нацеливаясь и высматривая свою добычу. Воздух все больше застывал от зноя и тишины, покорная природа цепенела в молчании…. Ни «громкого» ветра, ни бодрого свежего звука, и на небе ни облачка.

Но вот, наконец, когда солнце стало спускаться к западу, холмы и воздух не выдержали гнета и, истощивши терпение, измучившись, попытались сбросить с себя иго жаркого дня. Из-за холмов неожиданно показалось пепельное-седое кудрявое облако. Оно переглянулось с широким полем – я, мол, готово, – и нахмурилось, превратившись в тучу. Вдруг в стоячем воздухе что-то прорвалось, сильно рванул ветер и с шумом, со свистом закружился по полю, словно оттолкнувшись от стены леса позади меня и взъерошив мои волосы на голове. «Наверное, дождь будет» – подумалось. Необычайно быстро туча закрыла весь горизонт и приблизилась. Тотчас же трава и высокий бурьян подняли ропот, по дороге спирально закружилась пыль, побежала по полю и, увлекая за собой сухие травинки, стрекоз и перья птиц, вертящимся столбом поднялась к небу и затуманила закатное солнце.

У самой дороги вспорхнула птица. Мелькая крыльями и хвостом, она, залитая еще светом солнца, походила на рыболовную блесну или надводного мотылька, у которого, когда он мелькнет над водой, крылья сливаются с усиками и кажется, что усики растут у него и спереди, и сзади, и с боков…. Дрожа в воздухе, как насекомое, играя своей пестротой, эта небольшая полевая птичка поднялась высоко вверх, по прямой линии, потом, вероятно, испуганная облаком пыли, понеслась в сторону, и долго еще видно было её мелькание….

Невесело встретила меня моя заветная родная сторона. Вскоре пошел густой дождь. И в чистом поле мне совершенно негде было укрыться! Так я подошел к родной деревне – весь мокрый и слегка замерзший, и постучался в первый же дом на краю.

Мрачным, в вечерних сумерках, показался этот большой одноэтажный дом с ржавой железной крышей и с темными окнами. Этот дом в деревне называли «постоялым двором», хотя возле него никакого двора не было, и стоял он чуть в стороне от деревенской улицы ничем не огороженный. Чуть в стороне темнел небольшой садик с грядками, участок, вероятно, относившийся к дому огородик. В садике, раскинув руки, темнело чучело, и звякали банки консервные, подвешенные на нем, для того чтобы пугать стуком зайцев и птиц. Больше же около дома не было видно ничего, вокруг было поле, тянущееся до горизонта, где, вдали темнел край леса.

Раньше проходил тут Сибирский тракт. И может быть, этот дом сохранился с той поры, действительно бывший постоялый двор.

На стук мой в дверях показался хозяин. Его высокая тощая фигура размахивала руками: «Проходите, проходите, а то и ветер и дождь». Действительно, вымокший, я поспешил в тепло и оказался в полутемной большой комнате.

За старым дубовым столом сидела старуха. И комната мне показалась мрачной и пустой. Этот длинный стол у стены, в правом углу, был почти одинок. В комнате, кроме него, широкого дивана с дырявой клеенкой, да трех стульев, не было никакой другой мебели, ни шкафов, кроме иконного ящичка в правом углу над столом. Да и стулья не всякий решился бы назвать стульями. Это было какое-то подобие мебели с также потертой, отжившей свой век обивкой. У стульев неестественно сильно загнуты назад были спинки, придававшие сходство с детскими старинными санками. Трудно было понять, какое удобство имел ввиду неведомый столяр, загибая так немилосердно спинки стульев.

Комната поистине казалась мрачной при освещении одной маловватной лампочкой, да еще и спрятанной под тряпичным белесым выцветшим абажуром. Стены были серы, потолок и карнизы окон закопчены, на полу тянулись щели меж рассохшихся досок. И казалось, если бы в комнате повесили десяток лампочек, то она не перестала бы быть темной. Ни на стенах, ни на окнах не было ничего похожего на украшения (даже занавесок не было, какие обычно вешают хозяйки в деревнях: тюль и прочее). Впрочем, на одной стене в серой деревянной раме висел набор фотографий во множестве, такие обычно вешали в деревнях, где собирались фото всех родственников. Но и они потускнели от времени, и стекло было щедро засижено мухами.