Юрий Мишаткин - Ушли, чтобы остаться

– Твои вопросы, извини, полнейшая чушь. зачем учить собачек прыгать, какая от этого польза, к чему тратить сотни часов на подготовку номера, зная, что в тридцать с хвостиком станешь пенсионером по выслуге лет? От подобных вопросов наша работа тускнеет. К сожалению, не перевелись люди, которые не признают цирк за искусство, считают его балаганом, а нас малокультурными, наделенными не умом, а лишь мускулами.

– Я этого не говорила, – перебила Люся.

Али спокойно продолжал:

– Цирк был и останется праздником, к нам приходят, чтобы насладиться силой, сноровкой, гибкостью тела, умением делать зверей послушными воле человека, на представлении взрослые забывают о годах, становятся детьми.

– Щекочут себе нервы?

– Да, если хочешь, переживая за гимнаста под куполом, дрессировщика среди хищников. Мы не нагоняем страх, публика не ждет, когда артист свалится с высоты, станет мешком костей, а медведь или тигр растерзает на глазах у всех укротителя. Зритель радуется, восторгается, удивляется, и в этом заслуга каждого циркового.

– С тобой невозможно спорить. Лишь спросила, не размениваются ли некоторые наши на дешевые трюки, не потакают ли зрителям, не рассчитывают ли на дешевый эффект? Публике не до философии, к нам приходят увидеть зрелище, и только.

– Опять ошибаешься, – Али подлил жене в чашку кофе.

Перед выходом в манеж Свободин взял себе за правило обязательно зайти к медведям, угостить кусочками мяса, произнести что-либо ласковое, настраивая себя и хищников на работу. Но в этот день на первое утреннее представление не спешил к клеткам и, хмурясь, листал дневник сына.

– Рассчитывал, что забуду проверить и не попадет за двойки? От меня невозможно ничего скрыть!

Сын стоял, опустив к полу глаза, не пытался оправдаться.

– Теперь понятно, отчего вчера вернулся из школы ниже травы тише воды, – продолжал Свободин. – Не разберу, что написала учительница.

– Вызывает в школу родителей, – прошептал мальчик.

– Меня или мать?

– Все равно кого.

– Когда?

– В любой удобный день.

– Выходит, не только схватил за неделю целых две двойки, но и провинился. Что произошло?

Мальчик шмыгнул носом:

– Подрался, но он первым начал!

– Знаю, какой ты задира. И в прежней школе кулаки распускал, и в этой тоже. Решай все конфликты мирным способом, что касается двоек… Желаешь остаться неучем, считаешь, что артисту не нужны арифметика, грамматика?

При постоянной смене городов и школ сыну приходилось привыкать к новому коллективу, завоевывать авторитет среди ровесников. Как все дети артистов, мальчик готовился к выступлениям, изо дня в день репетировал с голубями, совой, пеликаном, чтобы со временем сдать номер комиссии, быть включенным в программу.

– Из гардеробной ни шагу! Будешь учить таблицу умножения, части света и стихотворение. В антракте проверю!

– Я же должен у клетки со шлангом стоять, – напомнил мальчик. – Вроде твоего ассистента: покажут медведи норов – включу воду.

– Стоишь для форса и лишь на утренниках, что нравится зрителям-детям, никто не подозревает, что шланг не подключен. Садись за учебники, забудь про ассистентство и прогулки!

Один из «братьев Федотовых» дымил у открытой форточки.

– Кончай коптить легкие, – посоветовал Дима. – Табак вреден, о чем предупреждают на каждой пачке, особенно спортсменам. Лучше напиши матери, обрадуй, что ходишь на занятия в вечернюю школу, через годик получишь аттестат.

– Разве хожу? – усмехнулся Сашка Збандуто. – Посещаю лишь для консультаций раз в неделю, экстерн не требует ежедневного хождения.

– Можно посещать раз в неделю, а учить следует ежедневно. Знаю, что для тебя писать страшней страшного, но не забывай, что мать волнуется, ждет писем.

– На той неделе послал журнал со статьей о нас.

– Журнала мало, матери нужно твое послание, оно ей во сто крат дороже…

Ирина Казимировна прислушалась: за стеной послышался смех.

«Слава тебе господи, помирились! Давно бы так, а то изволь слушать их ссоры, портить себе нервы: с молодых все как с гуся вода, а мне переживать, словно это я родила Люсю… – Будушевская поправила парик. – Отчего в их ссорах виню одного Али? Люся еще та цаца, характер папин – пальца в рот не клади, тотчас откусит. Надо поругать, чтоб не кокетничала с чужими мужчинами…»

Одной в гардеробной (собачка не в счет) стало скучно.

Ирина Казимировна захотела пойти к Малышеву, но вспомнила, что Виталий Сергеевич может отдыхать между представлениями, и осталась в гардеробной.

Никиты Свободина

Самый рослый в группе Банзай скучал без работы. Не зная, куда деть избыток сил, чем заняться, ходил по клетке, терся о прутья, вставал на задние лапы, урчал. При появлении Никифорова замер, как вкопанный, ожидая от берейтора ругани, уколов в бок.

– Сидишь, тварь? Наел брюхо и доволен. Я с тебя спесь с дурью собью! Избаловали, носятся, как с писаной торбой, считают талантом, а на деле лишь продукты переводишь!

Неприязнь человека и зверя была обоюдной. Никифоров с недавних пор считал Банзая своим главным врагом, кому нет прощения. Самый крупный в группе белый медведь платил Никифорову непослушанием, не будь клетки, снова бы ударом лапы сбил с ног, вцепился в держащую прут руку.

– Думаешь простил? Накося выкуси! – Никифоров состроил из пальцев фигу, и медведь угрожающе зарычал. – Мало тебя били. Будь моя воля, сделал бы шелковым!

Кроме берейтора Банзай ненавидел намордник, но мирился с тем и другим как с неизбежностью. От Никифорова не ждал добра, сыромятная кожа намордника неприятно сдавливала челюсть, не позволяла распахнуть пасть, взреветь во всю глотку.

– Сдох бы поскорее!

Никифоров говорил угрожающим тоном, и Банзай припал к полу, приготовился сделать прыжок, вырваться на свободу, расплатиться с обидчиком за все, что приходилось от него слышать, терпеть.

– Не в манеж тебе выходить, а шкурой лежать под ногами или чучелом стоять!

С опозданием Никифоров заметил Свободина и недоговорил последнюю фразу.

– Что происходит? Отчего Банзай взбешен?

Свободин подошел к клетке, подозвал медведя и, когда тот прильнул к прутьям, почесал за ухом, словно это была любящая ласку собачонка. Отворил дверцу, нагнувшись влез к медведю и надел ему на пасть намордник.

– Позавтракал? Лично я перед работой не наедаюсь, а тебе с пустым желудком нельзя выходить в манеж – станешь думать не о работе, а о еде. Вредно к публике выпускать и насытившимся – будешь сонным, скучным, пропадет кураж…

Если с людьми дрессировщик бывал молчалив, то со зверями отводил душу, веря, что слово не только лечит, но и воспитывает. Медведи любили слушать хозяина аттракциона, успокаивались, если минуту назад что-то беспокоило, злило, выводило из себя. Обращаясь к Банзаю, Свободин прекрасно знал, что медведь не ответит, и сам отвечал на вопросы. Банзай ходил в любимцах, обладал артистичностью, отчего ему прощались разные шалости, например, надо встать на задние лапы, отбивать бросаемые мячи, а он с такой силой машет, что мячи лопаются или попадают в дрессировщика, что нравилось публике, в конце представления совершал отсебятину – кружился, урчал, словно танцевал и подпевал себе.