Татьяна Брыксина - Тридцать три ненастья

Кроме виски и клубники Айман привёз много вкусностей, а для Мзии – синее шёлковое платье мусульманского образца. Ходить в нём по улице было бы нелепо, но для домашних приёмов очень даже креативненько.

Знакомство с сирийским красавцем Айманом будет иметь для нас долгое продолжение. Но об этом позже. Мы пообщаемся с ним и в Грузии, и в Волгограде. Но со Мзией Хетагури мы не только «кутили» и ездили по гостям – чаще сидели над переводами. В «Советском писателе» успешно продвигалась её книга «След стёртого слова», треть которой было доверено переводить мне. Подруга была довольна переводами. Сама она готовила ответную подборку моих стихов на грузинском, печатала их в тбилисских журналах и газетах.

Крепкие дружбы на ВЛК возникали не часто. Были завистники, были шептуны, начётчики и даже клеветники. Мзия тоже страдала от зависти и сплетен.

– Мзия, ты чего такая довольная? Опять какую-нибудь авантюру задумала? – спрашивал иркутянин Витька Смирнов.

– Какую авантюру, генацвале? Что ты имеешь в виду?

– Говорят, о московской прописке хлопочешь? Уже и квартиру облюбовала на Текстильщиках? И как это кавказцам удаётся в Москве устраиваться? Не иначе, партийного папика завела!

Мзия начинала злиться, переходила на крик, и я уводила её от греха подальше.

С Макеевым я её познакомила, когда он приехал ко мне на день рождения. Они сразу же приняли друг друга на веру, а потом и подружились. Я ещё напишу об этом. Наши грузинские путешествия – впереди. Но без московских страниц щедрое солнышко по имени Мзия не будет светить в полную силу, во всяком случае – для читателей этой книги.

Почему глиняный? Потому что это Серёжа Васильев – прекрасный поэт и наш друг, ставший неутолимой болью сердца 29 января 2016 года, когда его не стало. Теперь он точно глиняный ангел, но крылья его стихов по-прежнему трепещут над нами живой небесной силой, надеждой и безнадёгой, любовью и всепрощением. Дай бог трепетать им долго!

Когда-то он посвятил нам с Василием Макеевым стихи:

Всё верно, мой родной, всё верно! И про чабрец, и про свечу, про нищету и смерть… Всё верно!

Уж за что-за что, а за жизнь печальную он не держался – это точно. Последние годы были для него сущим адом, а для нас, друзей – обречением на беспомощное отчаяние. Ковыряться в этом я не буду, потому что верю: душе его ещё больно, коли и девяти дней не прошло, как я села писать эти страницы о нем..

Лёгким и весёлым мы его видели предостаточно. Раньше. Об этом и хочется вспомнить.

В Волгограде Серёжа появился в самом начале 80-х, пришёл на макеевскую литстудию. Худенький, чисто одетый мальчик особого внимания к себе не привлёк. Мало ли мальчиков, увлечённых поэзией, заглядывало на наш огонёк? Его попросили почитать стихи, и меня словно током прошило. Не может быть! Тихий голос с картавинкой строфу за строфой читал такое, отчего тусклый свет в писательском зале начинал играть живыми красками. Я резко повернулась и почти в упор уставилась на необычное явление в тонком свитерке. Счастливый Макеев ликовал. Оказывается, он один знал того, кто так нас поразил. И совсем уж невероятным показалось, что Серёжа Васильев отслужил в армии, окончил Литинститут, четверокурсником женился на молдаванке Саше, также студентке Литинститута, и даже имеет маленькую дочку. Надо же! А с виду мальчишка мальчишкой!

Я не смогла сдержать бурных восклицаний, но Макеев чуточку охладил восторги аудитории:

– Перед нами несомненный поэт, но перехваливать его не надо. Вот дождёмся первой книжки, тогда и посмотрим. Я уж лет пять-шесть читаю васильевские стихи по его письмам и должен сказать: молодец, что перестал подражать Есенину, а ещё больше молодец, что перестал подражать мне. У тебя, Серёжа, наметился свой неповторимый голос, своя интонация. Вот и развивай их. А Брыксину не слушай. Она сначала восторгается, а потом докапывается до печёнок.

И всем стало весело.

Если выразиться иносказательно: мы обнюхались и поняли, что родня. Вскоре я уехала на ВЛК. Приезжая в Волгоград, обязательно виделась с Сергеем. Он служил в «Вечернем Волгограде», ждал квартиру, подбирался к первой книжке. Мне всегда казалось, что он тоскует по Москве, по Литинституту, по студенческой общаге. Но…

Именно это стихотворение открыло долгожданную книжку «Из лета в лето», изданную «Современником» аж в 1991 году.

…Однажды кто-то из наших заглянул ко мне в комнату.

– Тань, тебя какой-то парень из Волгограда спрашивает. Его вахтёрша не пропускает.

Спускаюсь и вижу: Серёжа Васильев!

– Какими судьбами?

– Танечка, приюти меня на ночь, а то придётся на вокзале ночевать!

Тётя Шура повыкаблучивалась, но дала зелёный свет, предупредив:

– Чтобы до семи утра исчез! У нас с этим строго! На какую комнату записать?

Я сказала, и повела гостя к себе. Васильев по дороге объяснил:

– Я же с четвёртого курса на заочное перешёл, а друзья мои доучиваются на дневном, так и живут в общаге. Жутко соскучился!

– Чаю-то хоть попьёшь?

– Попью, попью… И новости волгоградские расскажу.

Попив чаю, убежал на третий этаж к своим. Через какое-то время возвращается

– Пойдём, с друзьями тебя познакомлю.

Сходила, посидела полчасика и ушла. Зачем тяготить молодняк?

В семь утра в дверь громко заколотили.

– Ну, и где твой гость?

– Не знаю, тёть Шур. Он с вечера спустился к друзьям на третий.

– Пойдём искать! Ты за него отвечаешь.

Обойдя несколько комнат, обнаружили Серёжу в кровати с черноглазой болгаркой, бывшей его однокурсницей.

– Приплыли! Ты в какую комнату просился? А развратничаешь с нашей студенткой. Живо собирайся!

Днём мы встретились с Сергеем в литинститутском скверике возле Герцена, поболтали и расстались. Я даже передачу для Макеева не успела собрать. Тогда он мне рассказал, как зачитывался в юности книжками Василия «Небо на плечах» и «Сенозорник»: «Я их даже в армию брал, знал почти всё наизусть».

Вот думаю сейчас, когда и с чего начались его беды? Получил хорошую квартиру, привёз жену с дочкой, в 93-м вступил в Союз писателей… Все его любили, в поэтическом ранжире поднимали на самые высокие места. Даже Агашина говорила: «Сначала Макеев с Васильевым, а потом все остальные». И он не балбесничал, знал себе цену, умел дружить. А как гордился женой Сашей, её писательским талантом! И дома у них было хорошо и чисто, пахло едой. Что могло разрушить этот добрый мир?