Татьяна Брыксина - Тридцать три ненастья

Заработком Олег остался доволен. На следующий день я проводила его в Москву. На прощанье он сказал:

– Может, увидимся ещё? А Василия береги! Он у тебя настоящий во всех смыслах. Я даже не ожидал.

И была ещё одна встреча, в сугробной Малеевке. Мы вместе встречали Новый год, но за разными столами. Рядом с Олегом блистала высокая черноволосая красавица. Помахали друг другу рукой.

Василий удивился:

– По-моему, это Хлебников? Но как изменился! Посолиднел, возмужал…

– Да уж! Он теперь в либеральной тусовке, отстаивает демократические ценности. Но я всё равно люблю его – «мы спаяны одной нитью!»

Жаль, я так и не успела спросить, написал ли он свою «Квадратуру круга».

Предуведомляю сразу: следующий мой герой настолько вошёл в нашу жизнь, что короткой зарисовкой здесь не обойдёшься. Он будет и будет появляться в этой повести, как появился однажды в Клеймёновке, радуя и меня, и вас. Речь о Петре Петровиче Таращенко, блистающем бриллианте на шершавой поверхности серого сукна нашей рутинной обыденности. В Клеймёновке я встретила уже родного Петю, а вот как я увидела его впервые.

В фойе ВЛК меня встретила озадаченная Нина Аверьяновна.

– Таня, по-моему, твой муж приехал. Шумный такой, широкий… Что-то начал объяснять, а потом направился прямо к Сорокину. Я ничего не поняла!

Сердце захолонуло от радости. Неужели Вася приехал? Без предупреждения?

В сорокинском кабинете увидела незнакомого молодого мужчину, крупного, яснолицего… и опешила.

– А вот и Татьяна! – сказал Сорокин.

– О, подруга дорогая, свет моих очей! А я новый друг твоего мужа, Пётр! – заявил незнакомец и сгрёб меня в охапку.

Очень быстро выяснилось, что Пётр с Василием познакомились совсем недавно на литстудии, что Василий его очаровал, и они стремглав стали друзьями, что в Москве у Петра живёт любимая девушка, что сам он – молодой прозаик, окончил Университет имени Патриса Лумумбы.

– Не мог же я не навестить жену друга! Валентин Васильевич, отпустите Татьяну! Нас уже цыгане в «Яре» ждут, и вся Москва у наших ног! Но какая стать! Какой рост! Женщина, достойная пера Маяковского!

У меня слегка закружилась голова. Я не столько обомлела от происходящего, сколько растерялась, утратив ощущение реальности. Проницательный Сорокин развеселился, поняв, что опасность мне не угрожает, и отпустил с занятий. Вышли на Тверской бульвар и Пётр спросил:

– Куда пойдём?

– Как куда? Ты же меня в «Яр» приглашал, к цыганам.

– К цыганам позже, а пока и перекусить бы не мешало. Мне только Светочке надо позвонить, она тут недалеко служит – корректором в «Советском писателе».

– Как тесен мир! «Совпис» на Воровского, с обратного входа в ЦДЛ. Туда и пойдём.

Мы уже сели за столик, когда она появилась. У Светланы как сотрудницы издательства имелся свой пропуск в ЦДЛ. Девушка мне понравилась: высокая, стройная, интеллигентная, хорошо одетая, очёчки на носу. А Пётр продолжал фонтанировать:

– Вот же Макеев, сладкий мой орешек, какую девушку оторвал! Что будем пить-есть? Девчонки, у вас деньги-то какие-нибудь имеются? На случай, если мне не хватит…

Когда мы расстались, посидев весьма скромно, я вышла на площадь Восстания и почувствовала восторг тишины и свободы. Ну и Пётр! А как дурил мозги «всей Москвой у ног» и цыганами в «Яре»! И всё же он мне понравился. А что говорун, так это не от пустоты! Просто такой человек.

Вернувшись после ВЛК в Волгоград, я обнаружила, что Пётр Таращенко везде: у нас дома, в Союзе писателей, на литстудии… Он знал духачей и художников, спортсменов и журналистов, зубных техников и научных сотрудников, телевизионщиков и частных предпринимателей.

– Ребята, хотите хороших шашлыков? Пойдёмте к дяде Мише на Набережную!

Мы шли.

– Хотите шампанского от пуза? Пойдёмте в «Интурист»!

Мы шли.

– Хотите рыбных деликатесов? Подходите к трём в «Океан» – Аратюнян угощает!

Мы шли.

Угощали везде, но весьма условно. А потом всей троицей спешили к нам домой, и Пётр, открыв кастрюльку на плите, начинал есть рукой холодные макароны, даже не дождавшись их разогрева. Но весело было – жуть!

Постепенно были оттерты в сторону все бывшие друзья. Остались только Петя и его гоп-компания: Саша Казанегро, Серёжа Аратюнян, Володя Короляш, Миша Попов, часто приезжающий из Москвы, ещё двое-трое.

В доме у нас стали появляться американцы, канадцы, англичане – очень симпатичные и очень непонятные. Их вели познакомиться с волгоградскими поэтами, а царил один Петя. Прекрасно владея английским языком, хохоча и опыляя любую компанию раскрепощённым обаянием, он выглядел хозяином местной богемы.

– Петя, а сам-то что ты пишешь? – спросила я однажды.

– Сдал роман в «Советский писатель», называется «Понтонный мост». Разве я не говорил?

Может, и говорил, да разве упомнишь всё, что им говорилось?

Роман вышел довольно скоро и поразил всех ясной лёгкостью письма, юмором, остротой сюжета. Вот вам и Петруша!

Во всей своей истинности Пётр открылся нам у себя дома. С отцом, Петром Яковлевичем, они жили в просторном, я бы сказала, элитном доме на Малой Франции. Так назывался район посёлка Металлургов, построенный заводом «Красный Октябрь» ещё до войны для своих работников. У рабочих дома – победнее, у начальства – покруче. Пётр Яковлевич, если я не ошибаюсь, работал одним из главных специалистов. Соответствующим был и дом: просторные комнаты, старинная мебель, книги, картины. На огромной кухне можно было банкеты устраивать. Широкая лестница вела в обустроенный подвал. Ну и веранда, естественно, садово-огородный участок, гаражи, сараи… Недалеко, в подобном же доме, жила Петина сестра Татьяна с семьёй.

Познакомившись с этими замечательными, умными, хлебосольными людьми, я поняла, что Пётр – сплошь настоящий. То, что сначала казалось фанаберией, было в нём от внутренней свободы, обеспеченной жизни. В присутствии отца Пётр внутренне подбирался, становился домашним. Богемный флёр улетучивался, и открывалась тонкая душа умного, деликатного человека.

Пётр Яковлевич всё равно ворчал, просил Макеева:

– Вася, подействуй на этого оболтуса. Ему пора серьёзным делом заняться, обзавестись семьёй, а он надумал в писатели податься.

Уже ни один праздник мы не встречали друг без друга, собираясь чаще всего дома у Петра. Татьяна Петровна пекла великолепные пироги. Её сыновья, Андрей и Дима, снохи и внуки легко перешли с нами на «ты», полюбили, как родных. Постепенно в Петрушин водоворот стали втягиваться и прежние наши друзья: Ира с Костей Кузнецовы, Володя Овчинцев, Толя Данильченко, Лёша Кучко. И Пётр начинал их любить, как полюбил нас.

Как-то Пётр объявил, что хочет познакомить нас со своей волгоградской любимой женщиной.