Татьяна Брыксина - Тридцать три ненастья

Мы оба словно бы в полёт отправляемся, заранее не зная ни точного маршрута, ни пассажиров-попутчиков, готовых следовать рядом с нами до конца или хотя бы до определённой точки – кто как захочет, кто на что решится. Кстати, полететь можно и инкогнито. Посадка перед вылетом, чтобы вы знали, в последних числах декабря 1980 года по адресу: г. Волжский, ул. Карбышева, 59. Ждём!

И я достала стопку чистых листов бумаги, старые черновики, больше десятка простеньких авторучек. Меньшим количеством точно не обойдёшься! На четвёртый день января 2016 года положила перед собой первый чистый лист, вся обмирая от страха… Поехали!

Тем, кто меня не любит, эту книгу лучше не читать. Зачем им переживать тридцать три ненастья чужой судьбы? Они могут огорчить, раздосадовать, тем более, если кого-то не окажется на этих страницах, а хотелось бы… Да и я не могу рассчитывать на объективность не любящих меня. Откуда она возьмётся, коли они заранее знают ответы на все вопросы, которые я задаю сама себе? Не им, заметьте, но себе!

Зато друзьям и всем доброжелательным людям, берущим мою книгу в руки, мы с Василием будем рады. Но не обижайтесь, что именно Макеев в этом повествовании – лучший из лучших для меня. Было бы странно, если бы было по-другому.

Люто холодный, бесснежный декабрь 1980 года, предновогодье. Из Тбилиси приходят одно за другим два письма от странного парня Левана Бегизова. Он наполовину осетин, наполовину грузин. Поэт, журналист, сотрудник грузинского издательства «Мера-ни», сочиняет тексты песен для Тамары Гвердцители. Пишет, что влюблён в мои стихи, перед сном ставит под настольной лампой мою книжку «У огня», распахнув её на фронтисписе с фотопортретом.

С Леваном я познакомилась год назад на Днях Маяковского в Багдади. Высокий, симпатичный, но нескладный, робеющий – души моей он не зацепил, большого интереса не вызвал. Но адресами обменялись.

И вот теперь он пишет, что жизнь у него не ладится, мама сильно болеет, Гвердцители капризничает, бракует тексты. А ему хотелось бы приехать ко мне в Волжский, познакомиться поближе. Можно?

Я из любопытства и совершенной бабьей глупости ответила, что можно.

За три дня до Нового года в дверь позвонили. Открыла. На пороге стоял вусмерть промёрзший человек в лёгком пальто и клетчатой кепочке, в руках чуть не плакали обмороженные гвоздики.

– Леван? Входи.

Не обнялись, не поцеловались. Я была не слишком рада; он это понял сразу и разочарования скрыть не мог.

Честно скажу: я хотела бы быть теплее, откликновеннее, но не могла. В это новогодье мне мечталось видеть в своей квартире иного гостя, но он заранее сообщил из Карелии, что не приедет: служба, застава, обязанности…

Мы позавтракали чем нашлось, попили чаю и поехали на вокзал за остальными вещами Левана. На обратном пути заехали к моим друзьям Кузнецовым, взяли у Кости старое зимнее пальто и шапку, в которые мой гость тут же и облачился.

– Классный парень! – сказала Ира. – Чего ты дичишься? Кстати, может, пойдёте с нами встречать Новый год к Ивановым? Лёва с Люсей будут рады.

На том и порешили. Дома Леван, простуженно гнусавя, принялся рассуждать о необходимости хотя бы попробовать сократить дистанцию между нами, что я, мол, не буду разочарована. Но этот разговор шёл «в пользу бедных». У нынешнего Димы Билана «всё невозможное возможно»; у меня, той, «невозможное было невозможно». В ночь постелила ему на большом диване, сама легла на кушетке за шифоньером. Напрасно гость свечи зажигал и читал стихи на непонятном мне языке.

Наутро пошли путешествовать по Волжскому. Да что там было смотреть? Заглянули в контору Союзпечати, где работала моя приятельница Нина Антоновна. Мы с ней вели активный обмен книгами: она мне – огоньковские подписки, я ей – что получала на общество книголюбов из книготорга. Нина Антоновна внимательно посмотрела на Левана, спросила о чём-то и под надуманным предлогом вызвала меня в соседнюю комнату.

– Это у вас серьёзно? Парень-то, судя по всему, хороший.

– Да что вы, Нина Антоновна! Он мне совсем не нравится, к тому же сопит…

– А ты не сопишь, дура ненормальная? Зачем же тогда звала его к себе?

– Я не звала, он сам приехал.

– Эх, дура ты дура! Подумай хорошенько. Может, в Тбилиси стала бы жить.

Жить в Тбилиси я не хотела и, понимая всю щекотливость положения, окончательно отгородилась от залётного гостя неприступной бронёй.

Утром 31 декабря поехали в Волгоград. Хоть что-то он должен был увидеть на героической моей земле! Поднялись на Мамаев курган, постояли у решёток Дома Павлова, отправились в Центральный универмаг покупать новогодние подарки друг другу и друзьям. Я всё уже сказала Левану, всё объяснила, и он бродил уныло рядом со мной по магазинным секциям. Остановились у детского отдела.

– Хочешь большого плюшевого медведя? – спросил Леван.

Я хотела, но ответила с глупым вызовом:

– Нет! Хочу вот ту машину, – и указала на громадный детский автомобиль, за рулём которого угорал от восторга какой-то малыш.

– Девушка, – подозвал Леван продавщицу, – нам нужна вот эта машина.

– Опомнись! – возмутилась я. – Неужели шуток не понимаешь?

А и что было покупать-то в наших универмагах накануне Нового 1981 года? Но друг мой мимосердечный настаивал на подарке и выбрал в конце концо, механический пылесосик на длинной ручке. Тоже мне – романтик, называется! Вещь оказалась практически бесполезной, но я попользовалась ею какое-то время, пошоркала по напольному ковру, а потом засунула в кладовку.

Новый год у Ивановых встретили вкусно и весело. Кроме дарительных сувениров принесли с собой пару бутылок «Хванчкары», чурчхелу, орехов. Леван то и дело жал Косте руку и благодарил за пальто и шапку, без которых было бы ему «как французу в восемьсот двенадцатом году – на фиг!» Подруги смотрели на меня с нескрываемым осуждением: мол, и чего ты выделываешься?

Ещё через день, вызвав от соседей такси, Леван уехал. Нахохленный, нервный, в потешной клетчатой кепке, он постоял на пороге – совсем чужой вроде бы, но уже и не такой чужой, как при встрече.

– Писать-то тебе можно?

– Конечно, пиши.

– А новую книжку пришлёшь, когда выйдет?

– Непременно.

И я чмокнула его в щёку. В прихожей осталось висеть Костино пальто, шапка на тумбочке. Мешали они мне долго, до самой осени. Когда Костя забирал свои вещи, мне не стало грустно: чужое и есть чужое.

Где и как встречал этот новый год Вася Макеев, я даже не знала. А Леван, кстати, прислал ещё несколько писем и даже дозвонился до меня однажды, когда, много лет спустя, мы переехали в нынешнюю квартиру. У меня в то время начались проблемы с голосом, говорить было трудно, а из трубки неслось: