Виктор Ростокин - Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное

С ведром и шваброй вошла уборщица. Угрюмо объявила:

– Санчас!

– А что нам делать? – растерянно спохватилась молодка с дюжиной сумок, пакетов, узелков.

– Да хучь зарядку!

Уборщица стала мыть полы, обильно смачивая их водой, отчего воздух промозгло похолодел. Чемоданы, сумки она с грохотом передвигала с места на место, толкая их сапожищем. Ворчала:

– Понапихались тут! Все куда-то едут, едут! Не сидится людям дома! – Шумно выжала тряпку: – Телехфон сломали, подоконники исписали, порезали…

Тяжело глянула на инвалида:

– А ты че тута рыпишь? Тебе пензии не хватает?!

Уборщица наконец помыла полы и ушла. И было примолкнувший народец вновь загомонил.

– Невестку-то я как любила! Как малое дитя, купала в ванной, блинами с медом кормила. А она намедни вот как обошлась: приводит незнакомую женщину и говорит: «Это моя новая свекровь».

Кто-то, подстраиваясь под Хазанова, поведал, как один ловкий папаша с красавцем-сыном ходил по богатым семьям, у кого были дочери на выданье. Якобы сватались. А после обильного угощения бесследно исчезали.

Тихон, слушая все это, подумал, что и он сам мог бы кое-что рассказать. Прошлым летом по туристической путевке приехал в Волгоград. И так увлеченно засматривался на ножки женщин, что не заметил, как отбился от своей группы. Разинув рот, блуждал по Аллее Героев. Тут к нему вежливо напросилась на «приятное общение в чудесный вечер» Олимпиада Вольдемаровна – таковой она представилась с доброй, милой улыбкой. И дополнила о себе:

– Профессорша. Читаю в институте лекции.

«Не абы кто!» – с гордостью подумал Тихон, в скором времени надеясь разыскать земляков из группы и похвастаться им своим знакомством.

Погуляли. От Вечного огня – до Волги. От Волги – до Вечного огня.

– А я поблизости живу. Вон мои окна. Зайдем на чашечку кофе?

От приглашения Тихон не отказался.

Квартира была богатая. Радужная. И был тут Эдик. В ушах у него красовались сережки. «Как у женщины!» – усмехнулся Тихон.

И потом еще многому он удивлялся. Неожиданно исчезла сама хозяйка. Эдик вилял бедрами, кокетничал, улыбался накрашенными губами. А кофе вроде бы и не кофе… Потому что с каждым глотком все сильнее кружилась голова, явь перед взором уплывала, растворялась…

Очнулся Тихон утром в пахнущей духами постели. Голый. Рядом спал Эдик. Тоже голый. Молочно- белый, гладкий.

Молодка со множеством узлов тоже ехала в станицу. Тихон помог ей занести вещи в автобус. Пригляделся – смазливенькая. Скорее всего, чувашка. Поболтал с ней. Едет устраиваться работать на ферме. – А где же ты жить будешь? Хочешь, у меня?

Она поглядела на него смелым, веселым взглядом.

Когда вошли в избу, Тихон сказал:

– Давай вначале закусим, а потом…

– Лучше наоборот…

– Какая молодчина! – обрадовался он. Согрел ведро воды, тщательно выкупал чувашку, побрызгал ее одеколоном. Подхватил в охапку. У кровати чувашка заегозила:

– Заплати!

– Ты – проститутка?

– Заплати!

Тихону еще ни разу не доводилось, чтоб за деньги… чтоб вот так запросто раздавать. Но, не желая сорвать «мероприятие», дал ей десятку. Она тотчас услужливо:

– Как тебе лучше? Я по-всякому смогу…

– Ложись на спину.

– А-а, по-деревенски!..

Так Тихону было легче вытащить из-под подушки спрятанные чувашкой деньги. Что он и сделал. Потом она искала их, всю постель перетряхнула, из подушек на пол пух вывалила – рылась в нем. В конце концов Тихону надоело на это смотреть. Он избил ее и со всем скарбом выгнал за ворота.

– Давай сойдемся без свадьбы и будем жить?

– Согласна.

– И давай без ревности.

– Как так?

– Ну ты захотела с каким мужиком переспать – пожалуйста! Я захотел с какой бабой… тоже без препятствий. А состаримся, сядем на колодке… Есть что вспомнить!

– Как в Америке, что ль? У них там в моде «свободная любовь».

– А мы чем хуже?

– Да. Какой же ты… Ну, ладно. Я согласна. Попробуем так.

Месяца через три Тихон понял, что Зоя его обставила по всем статьям: с каждым вторым мужиком в станице переспала. А он только с тремя бабами. Затужил:

– Зря я все это затеял!

– А ты думал… – Зоя картинно качнула перед зеркалом бедрами. – Слаб ты, слаб!

– Я слаб? Скажи кому-нибудь…

– З-замухрышка! Сморчок!

Зоя схватила с плиты кастрюлю с кипятком и плеснула ему ниже пуза (стоял он в одних трусах).

– А-а-а! Ой! Сука, че ты?! Ой, больно! Ой, не могу!

Тихон скрючился. Стонал:

– Позови фельдшера! Умираю!

– Сдохни, падаль!

– За что?!

– Помнишь, насиловал меня? – Зоя хлопнула дверью.

– Сука! Паразитка!

Тихон, почти теряя самообладание от неимоверной боли, выскочил на улицу и опрометью побежал. До больницы далеко. Влетел в роддом:

– Девчата, спасите! Погибаю!

– Душенька, лапочка, слышишь, это я… Не угадываешь?

Мужик стучал в дверь несильно, негромко, мол, вот какой я воспитанный, вежливый кавалер!

– Открой, милочка! Я тебе цветочек дам!

Со свистом вдохнул носом аромат сиреневой веточки, сломанной в чужом палисаднике.

– А пахнет… закачаешься!

Стучал костяшками пальцев. Получалась этакая завораживающая, музыкальная дробь. Для услады слуха женщины, для ее обольщения. Да отчего-то не открывала она.

– Эх, пожалеешь!

Мужик положил на порожек сирень. За калиткой, блестя плешиной, поклонился в сторону безмолвно-темных окон. Потоптался. И одиноко побрел, вглубь поздней улицы, шепелявя беззубым ртом:

– Я красивый… я мужественный…

Есть такие люди, которые ввиду душевного устройства и житейских обстоятельств весь свой век «скачут на хворостинке», то есть продолжают неизменно пребывать в возрасте, называемой детством. Их мышление, говор, повадки то и дело являют окружающему миру признаки, наглядно дающие основание утвердиться в правильности возникнувшего мнения «со стороны». Конечно, дядя Жора только частично может быть «заподозрен» в сказанном выше. А остальная «наполненность» – это, выражаясь образно, «дикая, больная страсть» с примесью нажитых пороков, странностей, «помутнений», что, по всей вероятности, возможно только с русским человеком. Поэт Василий Макеев назвал его однажды прокудным мужиком. Это уж точно!..

Мы выпили с ним по рюмашке рябиновой настойки, прозванной местными мужиками «колхозным коньяком». Дядя Жора грустно глянул на меня:

– В Елань ты приехал с казачьим смоляным чубом, а щас хоть бы один темный волосок уцелел – поседел ты сильно. Оно и понятно, не баловень судьбы – то кочки, то колдобины!

Он закурил «Приму», закашлялся, болезненно сморщился:

– Бросить бы эту гадость. Да при такой паскудной жизни… – Пожаловался: – Дочь пирожки не приносит.