Виктор Ростокин - Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное

Мне вспомнилось опубликованное им в райгазете стихотворение:

Дядя Жора снял кожаную фуражку (один головной убор на три сезона), ладонью провел по запотевшей лысине:

– В детстве я рос с двоюродным братом. Он был старше, слабоумный и на дню по нескольку раз колотил меня. И вот до чего довел! Как-то он поплыл на плоскодонке через пруд пригнать гусей домой. А я заранее в днище прорубил дырку, бросил на нее пучок травы. На середке в глубоком месте лодка наполнилась водой. Брат плавать не умел…

Заговорил об охоте:

– Дичи я перестрелял за свою жизнь бессчетно: зайцев, уток, гусей!

Я, угодливо подкладывая ему купленную колбасу, без всякой обиды произнес:

– А меня ни разу не угостил.

– Да, это так. Отбрехиваться не стану. Погляди мой огород. После дождя все растет (дождей не было недели три. – В. Р.). Вот у изгороди конопля цветет – будем покуривать! Ох, каб менты не докопались! Скажут, наркотики…

Походили. Вернулись во двор. Собака и кот смирно сидели возле табуретки, заменявшей нам стол для вина и закуски.

– Ага, обманул я вас!

С шиферной крыши гаража взял припрятанные от «братьев меньших» дольки колбасы.

Собака вечно голодная. Спрашиваю хозяина:

– Почему не кормишь ее?

– Пусть сама себе пропитание добывает. Вон в катухах мышей полно.

– Но ведь она не кот.

– Пусть приспосабливается.

Пришел Зотов. По найму стал копать огород. Часа через два закончил, дядя Жора осмотрел работу, дал оценку:

– Плохо вскопал, мелко. Хоть ты и художник, а… ладно, усаживайся на бревно, закуси.

– Меня уговаривать долго не надо!

Зотов своим большим ножом отхватывал от общего куска полоски и моментально заглатывал их. Хоть сало было и ржавое, но дядя Жора поспешил остановить оглоеда:

– Будя, будя! С лопатой бы так!..

Зотов, сыто рыгая, стал болтать о том, как бедра- стая Натали шла на свидание в лес к одному мужику, а попала к нему под вишни…

Дядя Жора недовольно загундосил:

– Дай же слово хозяину сказать!

– А вино ростокинское пьешь! – огрызнулся тот, сложил нож, бросил его в карман и затопал к калитке.

– Взъерепенился! А че я такого… Нехай проваливает! Демагог! Как и не подавился… Вот желудок! Как солдатский кирзовый сапог! Мне бы такой… А то бурчит… В уборную сбегаю!

Мне вспомнилось, как однажды, будучи в гостях в моей благоустроенной квартире, он попросился в туалет. Посидел. Вышел. И говорит: «Не могу в комнате… Я привык на огороде…»

Наступили в России грязные, безответственные времена, когда любой графоман при наличии средств мог выпустить свою ничтожную книжонку. Помню, дяде Жоре тоже загорелось… Надоедал, докучал, умолял меня. Поддавшись его уговорам, я пошел к мэру поселка, довольно скупому, имеющему профессионально-хроническую привычку от просителей отделываться бесконечными обещаниями. Дядю Жору я расписал, как поэта… Хоть в хрестоматию его! И подействовало! Деньги были перечислены в типографию.

«Шеф, не бросай меня!» – написал мне автограф дядя Жора на своей самодельной книжке.

У него скопилось множество рукописных рецензий областных поэтов. Все они отмечали отдельные удавшиеся метафоры, строчки, строфы. И ни одного полного, готового стихотворения. Но все эти профессионалы жили далеко. А я всегда рядом, на глазах. То и дело он докучал:

– Моя хорошая знакомая спрашивает меня: «Ты член Союза писателей?» А как я должен отвечать? Я же не буду брехать…

– Не бреши, – еле сдерживаясь от мата, сказал я. – А отвечай честно, как есть в реальности.

С улыбкой и в то же время с жалостью приходится наблюдать за «муками творчества» дяди Жоры. О, как ему хотелось выбиться в профессионалы и чтобы публиковаться не только в задрипанной районке… Он по-черному завидовал состоявшимся поэтам, тому, как они толково, складно пишут. Но Господь не дал таланта, а просто была «закоренелая» привычка рифмовать, без внутреннего усилия и сумасшедшей усталости. Сам дядя Жора чаще всего пропускал мимо своего внимания данный «пробел», не задумывался о святом предназначении, призвании. Это для него слишком сложно и непонятно. Как если бы ребенка оставить в лесных кущах и ждать его появления на опушке. Нет, не дождаться. Покружит среди деревьев, поплачет… Вот и все! Правда, дядя Жора не пал духом, не зажурился. Он продолжал… искал уловки. Одна из них: стихотворение Жигулина «подгоняет» под свою местность… И готово! Ну похуже, пожиже… Однако просматривался более менее терпимый уровень. Или «вгонял» в рифму миниатюру о природе Пришвина. Или «плакался» есенинским голосом…

– Собрал новую рукопись. Название никак не придумаю.

У меня как-то само собой выскочило:

– «Плетень»!

– А че… пойдет! Чудить так чудить!

– Ходил в редакцию к корректору, чтоб она ошибки исправила в стихах. Не взялась.

– А ты деньги ей предлагал?

– Постеснялся.

– Зашел в библиотеку. Там мне говорят: «До слез посмеялись над твоими стихами!» Вот невежи! Над чем же смеяться, когда в них трагедия о голодной житухе сельского поэта! Мешков десять у меня скопилось моих сочинений. Найму грузовик и отвезу их в местный краеведческий музей. Хоть сарай освобожу от них да кур заведу. Все польза…

Помолчал, кичливо-громко добавил:

– Авось когда-нибудь кто-нибудь откопает их, оценит. И поставят мне в центре поселка рядом с Ильичом – моим заклятым врагом – памятник!

У крыльца два подсолнуха. Дядя Жора подошел к ним, обнял тот, который четверти на три возвышался над ним шляпкой. Защебетал наигранно:

– Это моя любимая Танюша Брыксина. Ухаживаю за ней, поливаю, воробьев отгоняю!

Он прикоснулся рукой к жесткому листу второго подсолнуха:

– Здорово, Василий Степаныч! Он ростом пониже, зато семечки его покрупнее…

Они рады бы не встречаться. Да пользуются одной общественной колонкой. Столкнутся возле нее, окрысятся друг на друга, затеют перебранку. Е. С. орет: «Ты зачем ночью воду воруешь? Разве распоряжение начальства о запрете пользования водой для полива огорода тебя не касается?» Дядя Жора в долгу не остается, орет еще громче: «Я пенсионер, имею льготу!» – «Какую льготу? Кому-нибудь скажи, но не мне, юристу-адвокату!» – «Ты – падальщик и аферист! На людских бедах и несчастьях деньгу гребешь! Стрелять таких надо!» – «А ты придурок и стукач! Тебя же за доносы поощряют! Стараешься! Еще не дослужился до майора?»

К дяде Жоре домой шли разные люди. Одному отворял калитку, второго выпроваживал. Таков его метод общения. Охотник. Пенсионер. Шофер. Учитель. Предприниматель. Стихотворец. Со всеми по отдельности находил общий язык. Но далеко не все знали, что наиболее откровенные их высказывания, излияния, недовольства, адресованные ясно кому…