Виктор Ростокин - Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное

При всей творившейся чертовщине Федор боялся не скудости хлеба на столе. Боялся, что хлеб будет стрянуть в горле. Он уже стрял! Потому что не полит праведным потом. Ежели мыслить охватнее, беспристрастно, вдуматься от чистого сердца: бизнес российский – это кто кого хлеще, круче объегорит, надует, разует-разденет. Начиная от производителей, поставщиков, перекупщиков и кончая теми, кому эта продукция необходима. Урон для Отечества чудовищный, ибо люди утрачивают здоровый человеческий облик. Взять хотя бы жену. Она была учительница. Знающая. Увлеченная. Любимая учениками и родителями. А кто или что она теперь? Куда подевался ясный, вдумчивый взор? Ласковые, искренние слова? Желание читать Чехова, Тютчева, Шолохова? Ходить в лес за букетом осенних листьев, радоваться росинке-былинке? Ничего этого нет. А есть обозленное, алчное, шельмовское существо. Деньги, предметы, вещи стали для нее дороже человека. «Надо благодарить президента, что дал нам возможность зарабатывать», – часто с молитвенной «ласковостью» повторяла она. Федору же было жалко ее до слез, когда она, загораясь неприятно-азартным румянцем, восторженно-лживо нахваливала уж точно до половины разбавленную на фабрике туалетную воду или носки, у которых в первый же день протрется дырка на пятке, а большой палец вылезет наружу. Чтобы не зрить ее жидко подрагивающий, вислый подбородок, бегающие, просящие, молящие глаза, он отворачивался и, затаившись (от стыда ни жив ни мертв!), ждал, пока торг закончится. Но после короткой передышки все повторялось: и слова, и жесты.

И не она одна такая стала. Беспощадный, анархично-разбойный рынок «перелицевал» на свой дурной, бедовый манер каждого, кто всецело, одержимо, обуянный слепой страстью наживы, ему отдался, поддался, продался… этому пожирателю, губителю судеб!

– Федь, ты че остолбенел? Не захворал, часом? Бледный какой-то…

– Спал неважно.

– Опять, поди, думал…

– Да ниче я не думал.

– Ох, полиглот! Отдам я тебя Жириновскому! Вот и будете на пару… два чудака…

– Темная ты баба!

– Темная. Да с копеечкой. А ты светлый… – Она махнула рукой: – Будя разглагольствовать. Поехали. В час нам добрый!

Когда санки, груженные по завязку набитыми плетеными сумками, попадали на голый асфальт, то полозья сухо скрежетали, и Федор с трудом их протаскивал на льдистую, скользкую гладь дороги. «Шоферить» входило в его обязанности. Мимоходом заметил на ветке воробья. Ветка трепыхалась от ветра, но он цепко держался когтями за нее, приседая и подмахивая головкой, громким чириканьем дразнил кота, который, прыснув мочой на стопу березы, силился напустить на себя равнодушный вид, но его внутреннее возбужденное состояние охотника выдавал нервно подрагивающий кончик хвоста.

«Так и мы с Ириной играемся в прятки – она дразнит, а я вроде бы не замечаю… Аль наоборот?»

Рынок наполнялся машинами, палатками, людьми. Нарастало, прибывало, всплескивалось многоголосье. Вдруг сильный порыв ветра с чьей-то палатки сорвал брезентовый тент, комкая, скручивая, потащил, поволок его по притоптанному снежному покрову и придавил к кирпичному забору. Испуганные бабьи возгласы смешались с мужским задорным хохотом!

– Пощади нас, Царь Небесный! – полушепотом промолвила Ирина.

«Ага, вот и Бога признала!» – улыбнулся Федор. И стал сноровисто, как бы в охотку раскладывать немудреный товар: веревочные мотки, резиновые перчатки, батарейки, зубные щетки, крем для обуви…

– Не надо. Все равно я переделывать буду. Лучше сходи за чебуреками.

Задание супруги подобного рода он всегда исполнял с удовольствием. Удовольствие выражалось в «поэтической интонации» прогулки (в прошлом Федор, занимая должность худрука во Дворце культуры, сочинял самодеятельную музыку). Уже машины не сновали, вонюче не чадили. Рынок устоялся, обрел деловой вид. Палаточные ряды, словно перед боем замаскированные танки, замерли, приготовились. Скоро, скоро «высадится десант»! И начнется… и начнется мутузовка, шельмование, заговаривание зубов, скандалы, вздохи, шелест денег и приглушенное гуденье под каблуками снега, похожего на сплошной пчелиный гам на пасеке в часы медосбора. Будут мелькать шапки, куртки, лица. Там и сям раздаваться зазывные голоса: «Модная шуба! Натуральная!», «Сапоги… в мире таких нет! Обуешь и весь век плясать будешь!», «Шашлык с водочкой!..» Уже пахло дымком горящих дубовых поленьев – самого огня не видно, а только алые сполохи.

– Здорово ночевал, Кузьмич! – мужик в облезлой куртке по-старинному низко поклонился Федору. Он уже установил станок для изготовления из заготовок ключей по заказу. За его спиной с кузова снимали мебель. Женщина, нанизав на кулак шерстяные носки, пыталась тоже привлечь внимание. Но спозаранку «от души» опохмелилась, и ее язык заплетался, бормотал несусветное.

Пару горячих чебуреков с мясом Ирина тотчас проглотила.

– А сам перекусил?

– Не хочу…

– И-и, горе луковое! Глядеть на тебя… Хоть бы побрился! Не люблю, когда ты небритый.

«А я не люблю, что ты много ешь. Комбайн по переработке мяса, сала и селедки!» Он с лукавинкой глянул на супругу, которая облизывала масляные пальцы. Он давно изучил ее натуру, она вечно боялась голода. Потешно было за нею наблюдать за столом. Пищу принимала так: сперва самое вкусное, будь это торт или пирог с земляникой, потом котлеты или голубцы и после щи. Сильный желудок управлялся, в мешанине отделяя одно от другого, переваривая, часть питательных витаминов направляя для поддержки физической энергии, а часть для пополнения запасов жировых отложений, которых на данный момент она носила по меньшей мере полцентнера.

– Сходи домой, туалетной воды принеси. Мужской праздник скоро, спрос на нее…

Федор выполнил и это задание, сходил. Принес. – Побриться не догадался?

«А ей меня, наверно, жалко – ишь, в глазах сострадание».

– Ступай прогуляйся. Глянь, как у других… Да почем цены? Не торчи пугалом.

Народ прибывал, как в вешнюю напористую оттепель прибывает вода в лимане.

– Дядь Фэдь, привэт!

Это дагестанец Гамзат. Хороший, доброжелательный парень. Такая же и его супруга. Все-то у них в жизни и в работе в радостном, веселом согласии, с любовью. Все-то у них правильно, прочно. Вера в Бога – им опора! «Куда до них мне и Ирине, и всем нам, русским! Охламоны мы! Как есть хлам! И хамы!»

– Дядь Фэдь, как здоровьэ? Как дэла? – поздоровался за руку, обнял. – Кто будэ обижат… Скажи!

Красивая, яркая цыганка, суматошно вертя головой, протискивалась сквозь толпу. Веселая воровка Аза! «Аза, Аза – цыганочка черноглаза!» Коль направит на тебя жгучий колдовской взгляд – на миг лишишься ясного ума. Ей и того достаточно, чтобы твой кошелек оказался в ее кармане.