Виталий Смирнов - Житие святого Глеба

Я думаю, что отсутствие Успенского на сходках народовольцев едва ли было случайностью. Друзья оберегали его от всевозможных опасностей и не посвящали в свою тайную деятельность. Михайловский как-то признался мне, что Глеб Иванович по своей правдивости и детскому простодушию не вынесет тайны, проговорится и погибнет. Глеб это понимал, но сердцем не принимал скрытности своих друзей и близких и буквально страдал от нее. Все вокруг него, говорил он, делают большое дело, все так или иначе страдают или отстрадали за него. Один он только «сочувствует». И это «сочувствие» унижало его в собственных глазах, лишало всякого уважения к себе, иногда доводило до отчаяния. Поэтому он завидовал Вере Фигнер, перед которой ни у кого не было тайн. Но сама она была олицетворением большой тайны и гармонии самопожертвования, к которой Глеб не мог прикоснуться и чувствовал постоянный «разлад».

В марте 1927 года в Москве, в Академии художественных наук проходило собрание, посвященное двадцатипятилетию со дня смерти Успенского. Несмотря на нездоровье я был на нем. В президиуме сидела Вера Николаевна. Вся в светлом, со светлым, необыкновенной красоты лицом, с тихим, но ясным голосом. Она показалась мне воплощением той именно гармонии, которую так мучительно хотел обрести Глеб Успенский.

Она говорила недолго, но очень емко. С Глебом Ивановичем, по её признанию, она была знакома мало, но знала его хорошо. Она опровергла слухи, что Успенский был на ее суде. Но по окончании судебного заседания, когда ее, приговоренную к смертной казни, уводили из зала, ей в руку сунули записку. «Как я Вам завидую, – было написано в ней. – Глеб Успенский».

– Кому же он завидовал? – тихо спросила Вера Николаевна. – Человеку, осужденному на повешение, человеку, который, в лучшем случае, мог надеяться на пожизненное заключение. Вероятно, уж очень настрадался Глеб Иванович от своего внутреннего разлада, от дисгармонии, мучившей его и вокруг него, и в нем самом…

Не привираю: меня прошиб озноб…

Я думаю, он и свою Бяшечку ревновал к ее окружению, у которого от нее не было тайн и которой полностью доверяла Вера Николаевна Фигнер. В ней, в Александре Васильевне, Глеб мог видеть ту же надежность, ту же целеустремленность, которых не хватало ему самому…

На квартире Успенских – опять в отсутствие Глеба – боевики собирались и под Новый 1881 год.

Все сидели в большой угловой комнате у стола. В соседней комнате Александра Васильевна готовила чай, то и дело отправляя Ивана Успенского в булочную, в лавку или в колбасную. На самом деле целью этих «походов» было наблюдение за входящими в дом и выходящими из него, обход и осмотр переулков и улиц: там могли оказаться сыщики.

Я не думаю, что встречи эти проходили по инициативе Александры Васильевны и что она сознательно разделяла доктрину террористов. В этом случае просто-напросто срабатывали механизм порядочности и желание быть полезной мужу во всех его делах. Она, между прочим, бывала с мужем и на некоторых других сходках народников-революционеров.

Сведения о том, о чем шла в этот раз речь на квартире Успенских, скупы. Но поскольку эта сходка была незадолго до первомартовских событий, можно предполагать, что разрабатывались детали операции, связанной с цареубийством. Но замыслы народовольцев были гораздо шире. Помимо насильственного устранения царя, они поднимали вопрос о возможности вооруженного восстания. Члены Исполнительного комитета собирали об этом сведения из Москвы и тех провинций, в которых были народовольческие группы, о том, достаточно ли окрепла и расширилась организация партии и таково ли настроение широких кругов в разных местностях, чтобы при поддержке сочувствующих слоев общества предпринять вооруженное выступление против правительства.

Вести из провинции для Исполнительного комитета «Народной воли» были малоутешительными. Силы революционеров и сочувствовавших им оказались незначительными для того, чтобы уличные выступления могли носить серьезный характер. Тем не менее вопрос этот выносился на обсуждение.

Мог обсуждаться на этой сходке и заранее подготовленный другой документ народовольцев, получивший окончательное оформление (при участии Михайловского) после первомартовских событий 1881 года. Речь идет о письме Исполнительного комитета к Александру Третьему, которое стало своеобразным ультиматумом революционеров правительству и свидетельствовало в условиях полицейских погромов о том, что они исключали собственную капитуляцию.

«Ваше величество! – обращался Исполнительный комитет к Александру Третьему. – Вполне понимая то тягостное настроение, которое вы испытываете в настоящие минуты, Исполнительный комитет не считает, однако, себя вправе поддаваться чувству естественной деликатности, требующей, может быть, для нижеследующего объяснения выждать некоторое время. Есть нечто высшее, чем самые законные чувства человека, – это долг перед родной страной, долг, которому гражданин принужден жертвовать и собой, и своими чувствами, и даже чувствами других людей. Повинуясь этой всесильной обязанности, мы решаемся обратиться к вам немедленно, ничего не выжидая, так как не ждет тот исторический процесс, который грозит нам в будущем реками крови и самыми тяжелыми потрясениями.

Кровавая трагедия, разыгравшаяся на Екатерининском канале, не была случайностью и ни для кого не была неожиданной. После всего происшедшего в течение последнего десятилетия она являлась совершенно неизбежной, и в этом ее глубокий смысл, который обязан понять человек, поставленный судьбою во главе правительственной власти. Объяснить подобные факты злоумышлением отдельных личностей или хотя бы «шайки» может только человек, совершенно неспособный анализировать жизнь народа. В течение целых 10 лет мы видим, как у нас, несмотря на самые строгие преследования, несмотря на то, что правительство покойного императора жертвовало всем – свободой, интересами всех классов, интересами промышленности и даже собственным достоинством, безусловно, всем жертвовало для подавления революционного движения, оно все-таки упорно разрасталось, привлекая к себе лучшие элементы страны, самых энергичных и самоотверженных людей России, и вот уже три года вступило в отчаянную партизанскую войну с правительством. Вы знаете, ваше величество, что правительство покойного императора нельзя обвинять в недостатке энергии. У нас вешали правого и виноватого, тюрьмы и отдаленные губернии переполнялись ссыльными; они гибли с мужеством и спокойствием мучеников, но движение не прекращалось, оно безостановочно росло и крепло. Да, ваше величество, революционное движение не такое дело, которое зависит от отдельных личностей. Это процесс народного организма, и виселицы, воздвигаемые для наиболее энергичных выразителей этого процесса, так же бессильны спасти отживающий порядок, как крестная смерть спасителя не спасла развратившийся античный мир от торжества реформирующего христианства».