Анатолий Егин - Повести о совести

В те редкие дни, когда Луганцев бывал дома, жена постоянно корила его, обвиняла в нелюбви к себе и сыну.

– Томочка, милая, потерпи. Закончится война, тогда будем все время рядом. Ты подумай, а как же другие женщины, у которых мужья все годы войны на фронте!

– А я за профессора замуж выходила, а не за солдата. Я-то думала…

– За профессора, говоришь, выходила, так и понимай профессора. Ты что полагаешь, профессор царь Горох, царствует, лежа на боку? У меня на первом месте сейчас раненые. Понимаешь, раненые!

Но Тамара не унималась, Александр «пылил», хлопал дверью и всецело уходил в работу, которая его спасала от ворчливой жены.

Война закончилась! Победу праздновали с открытой душой и чистым сердцем. Праздник прошел, стало чуть-чуть полегче, не поступало так много тяжелых раненых, но будни все-таки остались тяжелыми. С теми, кто еще лечился, необходимо было разобраться спокойно и по-мастерски. Больные больными, а еще были горы историй болезни выписанных и умерших, их надо отсортировать, обобщить и писать научные статьи, диссертации, дабы опыт работы приуральских госпиталей стал достоянием всех докторов страны. Так поступали везде, во всех уголках нашего огромного государства, потому как врач без анализа и учебы не врач, а ремесленник.

Луганцев по-прежнему жил работой и на работе. Тамара продолжала ворчать и попрекать, хотя Александр Андреевич почти каждые сутки ночевал дома, бывало, правда, что иногда и ночью стоял у операционного стола.

– Что с тебя толку, приходишь в десять вечера, поужинаешь, уткнешься в газеты. Ни поговорить с тобой нельзя, ни поделиться бабьими делами, – сетовала жена.

– Бабьими заботами нужно с бабами делиться. Мы, мужики, в ваших делах ничего не понимаем. Ты же врач, Тома, взяла бы какой-нибудь раздел работы по анализу документации на себя, глядишь, и диссертацию написала.

– Я в твоих профессорских делах тоже ни бум-бум. Я баба, Саша! Мне ласки хочется, тепла, уюта.

– Ты считаешь, у тебя нет уюта?

– Да не такого уюта, не стульев и кроватей, а уюта сердечного.

– Ну, прости, родная. Не люблю я этих телячьих нежностей, ты же знаешь.

Луганцев переживал, он понимал, что жена отчасти права, что сын растет без его участия, вспомнил, как его учил жить отец и твердо решил по выходным быть дома, гулять с сыном, возить его на природу, уделять больше внимания жене. Однако и это не улучшило семейных отношений.

– Умчитесь на своем мотоцикле то в лес, то на эту чертову рыбалку, а я все время одна.

– Томочка, я люльку к мотоциклу купил. Так что в следующий выходной ты с нами.

– Не нужен мне твой мотоцикл, я на нем ездить боюсь. Профессор называется, давно бы уже машину купил.

– На машину пока денег не скопил.

– Значит, в Москву постоянно мотаться за свой счет у тебя деньги есть, а на машину нет. Сдается мне, и бабенка у тебя в столице завелась, ее и подкармливаешь.

– Тома! Не мельчай, не уподобляйся базарным бабам. Ты же прекрасно знаешь, что я на научные симпозиумы езжу. В столице новая плеяда хороших хирургов выросла: Вишневский-младший, Борис Петровский, Бакулев. С ними интересно, они двигают нашу хирургию вперед и меня за брата родного почитают.

После таких разговоров Луганцеву не хотелось идти домой, где постоянно видел раздраженную, злую жену, а он, воспитанный с детства православным христианином, старался избегать ссор. Он искренне верил в Бога, хотя церковь последние годы не посещал, их почти все разрушили и разорили, но в его кабинете, в укромном уголке всегда стояли три иконы: Иисуса Христа, Пресвятой Богородицы и его ангела святого равноапостольного князя Александра Невского. Профессор молился перед сложными операциями и чувствовал, что Господь помогал ему в сложных случаях найти выход из положения, поставить больного на ноги.

В начале сорок седьмого года Луганцев почти не бывал дома, жил в своем служебном кабинете, и это заметили все. Персонал клиники старался не беспокоить руководителя в вечернее и ночное время, лишь медсестры операционного блока, пытаясь накормить шефа ужином, приглашали его на картошечку, которой в Предуралье было много и готовить из нее умели множество разных блюд. Профессор скромничал, не всегда приходил, тогда сердобольные и заботливые девчата потихоньку приносили еду в кабинет.

Луганцев работал без устали до глубокой ночи, а в этот день решил лечь спать уже в двадцать три часа, но в дверь кабинета постучали.

– Александр Андреевич, дежурный хирург очень просит вас в операционную.

Халат, маска, шапочка и профессор уже смотрит в рану. Врач объясняет:

– Больной постутил с болями в животе, симптомы раздражения брюшины были налицо, анализы подтвердили воспалительный процесс. Учитывая, что в животе пальпировалась большая опухоль, на операцию пошли большим среднесрединным доступом. При ревизии, аппендикс действительно воспален, но опухоль к нему не имеет никакого отношения. Я таких образований раньше не встречал.

– Очень нежно удаляйте червеобразный отросток, а я пошел мыться. С опухолью разберемся вместе.

Опухоль выглядела, как детский воздушный шарик, в диаметре сантиметров тридцать, только внутри был не воздух, а жидкость. Все это было очень похоже на эхинококковое поражение печени. Луганцев встречался с такой патологией раза два до войны, читал статьи С. И. Спасокукоцгого, однако с такой большой и малоподвижной кистой дело иметь не приходилось. Мысль работала быстро, руки – уверенно. Профессор вскрыл фиброзную оболочку, образованную организмом вокруг опухоли, и бережно, аккуратно, чтобы не повредить кровеносные сосуды и желчные пути, вылущил паразита из печени, обработал ложе, ушил, потратив на все про все какой-то час.

Когда в предоперационной доктора мыли руки, снимали халаты, Луганцев сказал своим ассистентам:

– Киста большая, но не огромная. Не было бы войны, не были бы отвлечены почти все врачи на борьбу с военными ранами, эту кисту обнаружили гораздо раньше. Пять лет люди не осматривались профилактически, да и сейчас к врачу на прием нелегко попасть, вот и носят люди в животах всякую пакость. Сегодня же нужно написать письмо медицинскому начальству. Необходимо проводить профосмотры, а дальше уже наша работа по лечению выявленной патологии.

Внесены все записи в историю болезни и операционный журнал, пора в постель, но не тут-то было. Операционные сестры, эти неугомонные приветливые женщины с умелыми руками и чистым сердцем, зазвали на чай, как им, голубушкам, отказать, как обидеть, ведь старались. И действительно, к чаю подали картофельные драники, такой вкусноты профессор еще не ел.

– И кто же у вас такой искусный повар?

– Да есть у нас санитарочка Галя, студентка третьего курса.