Джасур Исхаков - Голубка

Очень символичен также рассказ «Крыса», один из лучших в сборнике. Но предоставлю читателю самому делать заключения, потому что открытый финал рассказа оставляет нам свободу разных интерпретаций, и это замечательно.

В рассказе «Восьмой раунд с Робертом Тейлором», который, кстати, получил первый приз на Международном конкурсе в Вене, тоже присутствует очень необычная метафора. Герой рассказа читает закадровый перевод американского фильма по напечатанному готовому тексту, но в каком-то эпизоде выясняется, что несколько страниц потеряно, и он вынужден придумать свой текст. И самое удивительное, что зрители даже не заметили подмены. Вероятно, потому, что герой-«переводчик» вложил в этот придуманный текст свои настоящие, а не выдуманные переживания, которые совпали с видеорядом. Настоящее всегда тем или иным образом совпадёт с другим настоящим.

Рассказы Джасура Исхакова, так ностальгически похожие на старые фотографии улиц и площадей или на картины, где в живом движении схвачены горожане, будут близки и интересны не только тем, кто принадлежит его поколению и успел пожить в том Ташкенте, но и поколению молодому, которое родилось и выросло уже совсем в другом городе.

После прочтения сборника остаётся замечательное послевкусие. Находит ещё одно художественно убедительное подтверждение то, как многообразна, непредсказуема и прекрасна наша жизнь, несмотря на все удары, сложности и перипетии нашего бытия. Остаётся вера в доброе, созидательное начало в людях. И мне кажется, что это очень важно, особенно в наше время, когда люди всё меньше склонны верить друг другу, замыкаясь в себе и своих проблемах. И я очень рад за читателя, который прочитает книгу и, может быть, поймёт что-то глубинное в себе и своей жизни, по-новому увидит старых знакомых и вспомнит своё прошлое. Пока мы живы, многое можно поправить и исправить. И спасибо автору за то, что подарил нам столько удивительных и пронзительных, до мурашек по коже, историй. Спасибо за искренность, щедрость души и доброту.

От рассказов Джасура Исхакова исходит свет любви к людям, а это самое главное и самое ценное во всех временах и пространствах.

Бах Ахмедов

Пушкин облюбовал наш парк летом шестьдесят первого. Он появился неожиданно, в день открытия сезона.

Тёмное лицо его, то ли от загара, то ли от перенесённой желтухи, на самом деле напоминало черты поэта. Было в нём что-то африканское, абиссинское: нос с широкими ноздрями и крючковатым кончиком, большие выразительные глаза, крутые дуги бровей, полные губы… Но главное, что делало его похожим на Александра Сергеевича, – это его волосы. Они пышно кучерявились на голове, блестели крупными завитками, переходя в роскошные чёрные бакенбарды. Одет он был даже в самую жару в какой-то чёрный балахон и шляпу с обвисшими полями. Лишь одно входило в противоречие с образом – сетчатая авоська, которую он всегда носил с собой. Из дыр в авоське виднелся газетный свёрток, мятые трусы и майка, поверх – пара помидоров и кусок чёрствого хлеба.

…Пушкин выстоял очередь, вынул из кармана новую двадцатикопеечную монетку, протянул её золотозубому пивнику Аркаше. Тот подозрительно оглядел странного незнакомца, повертел в руках монету. Он не знал, кто такой Пушкин, и о внешности его, естественно, представления никакого не имел. Но Аркашу насторожил общий вид посетителя. «Пришелец» заметил подозрительный взгляд и широко улыбнулся, давая понять, что он человек безобидный и не представляет для пивной «Котлован» никакой опасности.

– Армянин? – на всякий случай спросил Аркаша.

– Нет, я русский, – вежливо ответил Пушкин и снова виновато улыбнулся.

Аркаша подкачал медный насос и открыл кран. Пиво второго пивзавода мощной струёй потекло в мутную кружку, накрыло верх густой пеной.

– Совсем не похож! Цыган ты! В крайнем случае – еврей! – безапелляционно заявил Аркаша, вытирая мокрый прилавок.

Открытие сезона в парке совпало с Первым мая и Пасхой, и «Котлован» был переполнен. Пушкину пришлось немного побродить между шумными столиками в поисках свободного места. Не найдя его, он присел на корточки у стены пивнушки и с удовольствием отхлебнул холодного, с кислинкой, пива.

За соседним столиком сидела компания. Все они работали в сборочном цехе «Ташсельмаша» и сейчас обмывали первую получку нового члена бригады. Пьяный паренёк с не бритой ещё ни разу порослью на розовом от водки лице окончил семилетку и успел пройти курс русской литературы.

– Ой, Пушкин! – радостно завопил он, показывая пальцем на посетителя со знакомым ему по школьному учебнику лицом.

Сидевшие за столиком оглянулись.

– И вправду похож! – согласился рабочий с черными от въевшегося железа пальцами – видимо, бригадир. Третий, разливая по гранёным стаканам водку, подтвердил:

– В самом деле… Пушкин!.. Как живой! – уверенно произнёс он, словно знал Пушкина лично и буквально вчера с ним виделся.

– Эй, иди-ка сюда… – бригадир убрал со стула кирзовую сумку с макаронами, купленными для дома.

Пушкин поднялся и подошёл к столику.

– Присаживайся… – пригласил бригадир, с интересом оглядывая кудрявого человека в чёрном балахоне.

Пушкин присел на край стула и поставил перед собой пузатую кружку.

– Водки хочешь, Пушкин?

Пушкин молча пожал плечами, улыбнулся по-детски, мол, чего спрашиваешь?

Видимо, там, откуда он прибыл в наш парк, ему часто приходилось играть на своем сходстве с поэтом, и уже после второго стакана, театрально откинув правую руку, он декламировал:

Вокруг столика собрались завсегдатаи «Котлована» и восхищённо хлопали в ладоши после каждого выступления. Он знал всего несколько четверостиший, но читал громким, хорошо поставленным голосом, иногда путая и перевирая слова. Но это было не столь важно, посетители пивной, переглядываясь, изумлялись: «Копия…Точь-в-точь!», «Вот это да!», «Пушкин собственной персоной!» – и просили повторить.

Слава о Пушкине разлетелась по парку мгновенно. Его приглашали за столики самые разные компании. И студенты со стройфака Политехнического, и торговцы с Алайского базара, и семейные пары. За несколько дней он стал известной личностью. Каждый день приходил в парк, как на работу, читал стихи, и ему наливали – кто водки, кто двадцать шестого портвейна. Угощали шашлыками и салатом из редьки. К концу дня, в стельку пьяный, он, качаясь, уходил куда-то в темноту спуска Асакинской улицы… А на следующий день, трясясь с похмелья, Пушкин возвращался в парк. И всё повторялось сначала. Один из постоянных клиентов «Котлована», филолог из университета, научил его ещё нескольким стихам, и теперь в конце своего выступления, тряся кудрями, он торжественно произносил: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»