Джасур Исхаков - Голубка

Ташкент стал приютом для многих. Кого-то сюда сослали, как корейцев с Дальнего Востока, турок-месхетинцев и чеченцев с Кавказа, крымских татар из благословенного Крыма. А сотни тысяч русских, украинцев, белорусов, евреев были эвакуированы в «хлебный» город в лихолетье войны.

Поэтому-то так многоязычен, так многообразен был наш парк.

Но один раз в году под сенью старых дубов и клёнов парка Тельмана звучал преимущественно греческий язык.

В Ташкенте греки появились, спасаясь от жесточайшей гражданской войны, разгоревшейся на их родине. Говорят, их вывозили из Греции тайно, в трюмах грузовых кораблей и даже в ёмкостях нефтеналивных танкеров. Не все выжили: одни погибли от истощения, другие – от обезвоживания и осколков бомб. Но для добравшихся Ташкент на долгие годы стал родным домом.

Греки славились как отличные парикмахеры, сапожники и портные. Они привнесли в жизнь города особый, европейский лоск. Вместо дубовых «полубоксов» на головах Ташкентцев появились модные прически с изящными коками впереди. Многие сменили грубые полуботинки фабрики «Скороход» на греческие кожаные «лодочки». Брюки, сшитые греками, всегда отлично сидели на фигуре. Но более всего греки славились как прекрасные строители.

Теперь большинство из них уже давно вернулось на родину, но до сих пор в такси можно услышать:

– Мне до «греческого городка».

И таксист безошибочно довезёт до нужного места. Хотя в Ташкенте несколько «греческих городков».

Парк Тельмана греки облюбовали для проведения своего национального праздника. Готовились они к нему основательно, с большим энтузиазмом, пытаясь хоть на один день воссоздать частицу своей любимой Греции здесь, на чужбине, и, хотя бы ненадолго избавиться от ностальгии, постоянной их спутницы в эмиграции.

За день до праздника они любовно оформляли парк: развешивали над аллеями голубые и красные транспаранты с серпами и молотами и непонятными надписями (хотя буквы были похожи на русские), протягивали среди деревьев гирлянды из разноцветных лампочек, развешивали флаги и портреты каких-то своих героев…

Уже с утра на эстраде репетировал детский танцевальный ансамбль. Девочки и мальчики в юбочках и фесках слаженно танцевали под аккордеон сиртаки, пожилая гречанка пела проникновенные песни, и на глазах мужественных греков выступали слёзы.

За летним кинотеатром на траве среди деревьев устанавливались огромные вертелы из арматуры. С мясокомбината привозили туши баранов, и греки особым образом укрепляли их на осях вертелов. Начиналась подготовительная суета: кто-то рубил дрова, кто-то таскал в мешках уголь…

Мы с Витькой Волыновым, моим закадычным другом и одноклассником, уже второй раз были на этом празднике – и не как зеваки, а как полноправные участники. Знакомый грек Тасис, добрый каменщик с густыми усами и бровями, в этот раз пригласил нас помочь крутить вертелы.

– Помогите, пасаны, нам гуляй надо… А потом попробуйте наша мяса… – с акцентом предложил он нам, и мы согласились. И совсем не пожалели об этом…

Пришли мы загодя, побродили по преобразившемуся парку, затем нашли Тасиса. На правой руке у него красовалась красная повязка с тремя буквами «ДНД», что означало «добровольная народная дружина». Он направил нас к седому греку, который заведовал приготовлением мяса, и что-то сказал ему, показывая на нас.

– Это дядя Манолис, – представил его Тасис. Улыбающийся Манолис повёл нас к вертелам, за которыми надо было следить, показал, где лежат уголь и дрова. Потом пошёл между рядами вертелов с большой кастрюлей и стал мазать широкой кисточкой бока бараньих туш каким-то соусом. От него исходил запах чеснока, райхона (грек называл его «базиликом») и ещё чего-то неуловимого. Уголь, как и в прошлом году, был хорошим, блестящим и крепким. Он трудно разгорался, зато потом горел ровным голубым пламенем и давал отличный жар.

Парк постепенно наполнялся. Греки со всего города: старые хромые ветераны, молодые красавицы, весёлые дети, скромные женщины в платках, юноши и мужчины – неторопливо спускались по лестнице, о чём-то переговаривались, останавливались у транспарантов, разглядывали портреты.

По случаю праздника одеты все были нарядно: брюки отглажены, туфли вычищены, волосы набриолинены. Женщины благоухали духами. Трудно было узнать в этих степенных людях штукатуров и маляров, плотников и швей. Из динамиков уже звучала греческая музыка, необыкновенно печальная и одновременно светлая. Я в тот год прочитал адаптированную книгу «Мифы Древней Греции» и, вглядываясь в лица, пытался представить, как мог бы выглядеть отважный Одиссей или его верная жена Пенелопа…

…Уголь постепенно разгорался, черные его бока покрывались белым горячим пеплом. Сквозь листву была видна раковина эстрады. Какой-то человек говорил что-то резкое, размахивал рукой со сжатым кулаком. Время от времени зрители горячо хлопали в ладоши, поддерживая выступающего. Изредка слышались слова, которые были нам понятны – «фашиз-мос», «империализмос»… Потом стоя пели хором гимн Греции и «Интернационал».

Витёк размахивал картонкой, раздувая пламя. От дыма глаза его слезились, но аромат мяса раззадоривал аппетит:

– Ух как жрать-то хочется…

В доме Витька редко видели мясо. Мать варила и жарила картошку, делала икру из баклажанов и умела готовить вкуснейший макаронный суп только на поджаренном луке. Жили они бедно, но даже те небольшие деньги, что были, уходили на водку для отца Вити, дяди Серёжи. Он был контужен на войне и уже после третьей стопки начинал страшно заикаться. На груди его была татуировка – обнажённая женщина, однако, когда Витёк достиг семилетнего возраста, мать заставила мужа вытатуировать на «бесстыжей» лифчик и трусы.

Подошёл седой Манолис, глянул на наш уголь, и, удовлетворённо кивнув, показал на часы:

– Через польчас ставить охонь.

Вновь смазал мясо своим соусом и пошёл проверять остальные вертелы.

А праздник был уже в самом разгаре. Отовсюду слышались музыка, смех, возгласы. На освещённой эстраде дети танцевали сиртаки, высоко поднимая колени.

Небо ещё было светлым, но под деревьями, где мы разжигали угли, было уже темно и через пепел светилось пламя.

Рядом, по аллее, не замечая нас, шла пара влюблённых. Мужчина что-то шептал девушке на ушко, она звонко смеялась и отводила его руку, которой тот пытался обнять её за талию. Девушка что-то сказала по-гречески, и даже я, не зная языка, догадался, что это было шутливое «Дурачок!»

Среди деревьев вспыхнули разноцветные гирлянды. Ветер качал листву. На лицах влюблённых мелькали причудливые отблески.

– Умеют же отдыхать люди, блин! – грустно вздохнул Витёк и закурил папироску, стыренную у отца.