Array Сборник - Сборник лауреатов премии Владимира Набокова. Том 3

Люблю прибой, толкущий брег,
В лицо – плевки солёных волн —
Скитальцев моря, как абрек,
Неустрашимых, их набег
На пирс, разлёт на кнехте…
Валентина Бендерская

Мой Тель-Авив, уже родной!
Трепещет сердце в платье,
Когда лечу к cебе – домой,
В шум окунаюсь с головой —
Он день и ночь на вахте!

К морю шагаю по линии Буграшов.
Пятидесятый размер —
Шорты на мне, наизнанку шов
Майки в полоску… Сер,

Вида невнятного и неопрятного —
Брусчатый гобелен…
Да неприглядна для глаза залётного
Старость потёртых стен.

А я шагаю свободно, и дорог мне
В меру горбатый наст,
Ставни из прошлого, прошлая жизнь в окне —
Невозвратимый пласт…

Тянутся к небу, собою любуются,
Чтя городской кряж,
Новые башни, держа фасон улицы,
Носом уткнувшейся в пляж.

Видные домики – чистые, гладкие,
Только совсем другой
Стиль оголяется: нищий загадками
И, к сожаленью, немой…

В земле природы обветшалой,
Покрытой пылию веков,
В расщелине годины шалой
С прозреньем веры запоздалой
Утихли натиски врагов.

Солёно-горькая водица,
Разлом заполнив до краёв,
Туркизом призрачным искрится,
Манит, но ею не напиться,
Не напоить земли покров.

В сей чаше ветры одичали,
Здесь ненасытная беда
Со злом трагедию зачали,
Здесь слёзы высохшей печали
Окаменели навсегда.

Этот плеск политонный,
Этот гул моногамный [3] Моногамный – единобрачный.
Архаичного лада
Несмолкающих волн
Исполняет бессменный
В темноте инфернальной,
Как и в звёздном каскаде,
Дирижёр Орион.

Я к Нерею пришла
За его вдохновеньем.
На до блеска натёртый
Песчаный паркет
Солнце ночи – Луна —
Разливалась свеченьем,
Наблюдая за мной
В одноглазый лорнет.

Я – единая, кто
В вечер праздника Песах
Не читала молитв.
На концерте стихий
В полулетнем пальто,
Как участница в пьесах
Первожёнки Лилит,
Примеряла палий.

Но блеснул Орион
Обаяньем трёхзвёздным,
И живая туманность
Меssiеr сорок два [4] Тума́нность Орио́на, также известная как Мессье 42, M 42 по имени Шарля Мессье́ – французского астронома, составившего каталог туманностей и звёздных скоплений.
И Нерея озон
Этим вечером поздним
Искупили превратность
Ушедшего дня.

День сникал… За горизонт,
Будто там Светила кладки,
Баал-Хаммон тащил свой зонт [5] Баал-Хаммон – божество западносемитской мифологии, один из главных богов карфагенского пантеона.
Из лучей дневной укладки…

Усмиряла моря плач
Золотистая пелёнка…
Кромки тонкая филёнка
Крала солнца лысый мяч.

Огибая ветра ток,
Воровству дивясь воочию,
Тени падали на бок,
Приземляясь тёмной ночью…

Лишь довольно, свысока
Перемигиваясь взглядом
С изумрудом маяка,
Месяц рог поднял над кладом…

Ужом скользя за горизонт
В буграх чернильного заката,
Чернеет парус-фармазон
Иглой, впиваясь в неба злато.

Он облаков пчелиный рой
На шпиль с усердьем билетёрши
Накалывал, кромсая строй
С неумолимостью вахтёрши.

Один блуждал меж рваных ран
Кровоточащего захода,
То исчезая за бархан
Волн неуёмного похода,

То, словно грифельным копьём,
Пронзал трепещущие ноздри
Корове Нут, что над огнём
Глотала свет, рождая звёзды.

Пропасть разверзлась… Взорвал тишину
Забоя увесистый шквал!
Волна посылала в нокаут волну,
Калечась о скальный оскал…
Под вопль и свист разъярённых ветров
На ринге титаны сошлись,
Падали с рёвом разорванных ртов,
Калеча небесную высь…
Сошлись!!!
Не спасли, не спаслись…

Лохмотья кровавой рвани
Завесили неба квадрат,
Как будто на поле брани
Тела убиенных солдат…

Как будто природа приносит
В жертву небесную рать
За веру земную и просит
Резню брат на брата унять.

В прогалинах мечутся тени
Стихания мирной войны…
Пред нею встают на колени
В молитве затухшие дни…

Сгущённый антрацитовый покров
С замедленным движеньем киноплёнки
Заботливой рукою мостил кров
Над тающей зарёй в морской рифлёнке.

Накалом восставали фонари
В сто лун вслед уходящему закату;
А волны, словно в полдень косари,
В скирды укладывали пены вату;

Да сейша колыхала строгий буй,
Баюкала забытую панамку,
Старателем в ней промывала струй
Песчаных злата жареную манку.

Безмолвие, живущее в песках,
Ловила я в купели мирозданья,
И выплеснулись в вечер, как хамса
Из сети в трюмы, блиц-слова признанья.

Опять цветеньем замело
огромный куст напротив глаза.
Кисть у зимы перехватив,
весна пришла в цветах экстаза,

в кошачьих криках, в пеньи птиц
и в просветленьи мрачных лиц…
Холмов зазеленевшей грудой
природа стала полногрудой.

Всё воскресает, захмелело…
Что под листвой опавшей прело,
живою плотью набухает,
всё округлилось, раздобрело…

Ся страсть желаний неотступна…
И воля эта неуёмна…
И сила эта не преступна,
а Богом одухотворённа…

Вот снова куст мой зацветает,
мне говорит: «Бери, пиши…» —
и предо мною рассыпает
опавших лепестков гроши.

Мне платы от тебя не надо.
Ты не меняй своей красы
на дешевизну хит-парада
стандартной зелени попсы.

Ты сохрани цветенья лик,
весьма фасонистый наряд,
столь пенистый и чистый блик —
весны венчания обряд.

Как можно дольше растяни
то наслаждение двойное:
счастливый миг – писать стихи
и любоваться красотою!

Вдох! От земли оторвалась и полетела.
Душа умершая очнулась и запела,
о рифмы спотыкаясь вновь…
И в жилах будоражит кровь

стих Иегуды Амихая…
Как птица крыльями у края
гнезда с беспёрыми птенцами,
цветок трепещет лепестками.

Мой куст подле окна опять
к весны венчанью веток прядь
облёк в священную фелонь
белее снега. На ладонь