Array Сборник - Сборник лауреатов премии Владимира Набокова. Том 3

и жара Стожара, Луны окаянной,
в ночной бесовщине разгульной и пьяной;
и цвет Голубой– от весеннего неба,
от льна голубого – полесского хлеба,

от голубя воли, свободы и мира,
от синего моря у Южной Пальмиры,
от света далёкой звезды одинокой,
что ярче всех звёзд той страны синеокой,

бездна которой, с рассветом бледнея,
цветёт синью нежной. Лазурная Гея
глядится в надзвёздные сферы зерцала —
в ней крови двухцветной исток и начало.

Когда б смогла я написать стих, но
на моей рiднiй українськiймовi,
я б написала: мы тогда народ,
когда воспрянем с украинским словом.

Я бы сказала: мы тогда страна,
когда, владея мовой соловьиной,
прославим нашу Неньку, имена
семьи радушной, вольной и единой.

Вам говорю на языке чужом,
но из души – звук песен Украины…
Воскресни, Мово, и лунай дзвiнком
в сузiр'ї мов – Великої країни!

Мне бунтарство моё —
что бродяге похмелье…
Разрази душу, гром,
в семикомнатной келье!
Разрази душу, смерч,
и раздай подаянье:
всем сестрам – по серьгам,
а иным – покаянье!
Разорви душу, медь,
подними всех усопших,
примирив на земле
и «плохих», и «хороших»!
Не зови умирать
троеперстною дланью.
Усмирив смерти рать,
призови к покаянью.

Звоны, звоны, перезвоны…
Звон души, как звон Руси,
перед смертушкой иконы
над народом пронеси,

перестук зон соловецких,
мертвецов могильный стон
и тюремный лязг советских
обескровленных времён…

Вновь, как лёд по рекам вздутым,
лом пойдёт по всей земле,
боль разрыва, буря смуты
и хрипение в петле…

Будут рвать её потомки
бунтарей и быдляков
на бурлацкие котомки
и на лязганье оков…

Этот лязг Руси Великой —
Ярославны плач извек —
понесёт в строю безликом
умерщвлённый человек…

Из чулана на заплечье
Прошлое зовёт на встречу,
Ходит под руку со мной
Чернотропом, как конвой…

Воском от мадам Тюссо
Крутит память колесо…
И ни выбросить, ни сплавить,
Ни убавить, ни прибавить…

Прошлое – оно как есть:
В нём и совесть, в нём и честь,
И слабинки, и грехи
Так и просятся в стихи.

Так и просится на волю
Прошлое из шкафа молью,
Перетруской, перетяжкой,
Дыркой, длинною затяжкой…

Но в душевной канители,
Сидя у моей постели,
Греет сон своей любовью,
Наклонившись к изголовью…

И за то, что, взяв за плечи,
Не лишает дара речи,
Как язычник или гой,
Заклинаю: будь со мной.

Тонкоствольною рябиной
Ты воскрес у входа в дом,
Той, что к дубу перебраться
Не могла… (Ты пел о том.)

Пели мы с тобой дуэтом
О разлучнице-судьбе,
Обнявшись, не знав при этом,
Что пророчили себе,

Что рекой широкой станет
Смерть… Ты с нею обвенчаться
Поспешил, а мне осталось
«Век одной качаться…»

На Ивана на Купала
На воду слеза упала…
Заблудился мой веночек
В ожерелье одиночек…

Зацепился лентой синей
Он за веточку осины,
Алой лентой – за корягу…
С милым я в постель не лягу…

Заплутал за камышинкой
Лентой белой, за кувшинкой
Жёлтой бессловесной речью…
Милого я здесь не встречу…

Лента красная над бровью…
Искусала губы… Кровью
По реке плывёт веночек
К берегу, где мой дружочек…

Ты так (!) любил в ту ночь, как никогда:
Беспамятно, бесстыдно, безрассудно!
Как будто знал: уходишь навсегда
И дату знал – носил с собой подспудно.

Я признавалась в каждый мой приезд:
Ты мог вскочить совсем не в тот троллейбус,
Сойти на остановке, где разъезд
Развёл бы нас, как горизонты глобус.

Не захотеть найти меня в стенах,
Тебе и мне столь близких и желанных,
Не разглядеть в толпе на островах
В потоке лиц – и ярких, и жеманных…

Себя представить даже не могу
Я без тебя в те лета золотые.
И как жива осталась в том году —
Об этом скажут волосы седые

В мои неполных тридцать сочных лет…
Как обломала крылья мне судьбина!
Оставила несломленным хребет —
Ведь я была тобою так любима!

Я тебя не разглядела до конца.
Мне для этого понадобились годы…
Без участья третьего лица
Я б не знала, что мы антиподы (?)…

Без участья третьих «добрых» лиц,
Запряжённых в блок вуайеризмом,
Не прочла б исписанных страниц,
Вырванных из жизни катаклизмом…

На ходулях – острых каблуках —
Прошагала б к острию карьеры.
Словно Старый Томас, на ветрах
Головой крутила бы без меры…

И, как деловая стрекоза,
Крыльями махала бы и пела…
И не разглядела б до конца,
Что в судьбе сокровище имела!

Утонули ножки
В желтизне листвы
Парковой дорожки.
Не видны следы

Тех скамеек брошенных,
Где в лучах Гекаты
У кустов взъерошенных
Целовал меня ты,

Где шептал на ушко:
«Будь женою мне,
Другом, не игрушкой,
Солнцем в светлом дне».

Предложил мне руку —
Приняла кольцо…
До сих пор на сердце
Грею письмецо…

Уж не буду плакать
Над судьбой своей,
А приду к скамейке,
Посижу на ней…

Падаю с той высоты,
куда обречённо ползли поневоле,
в беспутность, на дно суеты,
в морщины земли… Измождённое поле
голёхонько… А седина
стерни прикрывает небритой щетиной
каверны и язвы; она
не мудрствует шелестом силы интимной.
Над нею кружит хоровод
слабеющих в небе сияний зарницы,
как будто, свершая исход,
он ставит печать на последней странице.

А в голове роятся мысли,
как за шкафами тараканы…
Они озвучивают истин
несуществующих обманы.

Несуществующие боги:
как факт – смирительные тоги
и усмерительные [16] Усмерительные – от слова «мерить». нормы
как людоедские итоги…