Array Сборник - Сборник лауреатов премии Владимира Набокова. Том 3

Нужен в любви напевах
незатухающим пульсом,
лета и ягод спелых
неповторимым вкусом.

О! Как стало мне вдруг хорошо,
Безмятежно, спокойно, свободно,
Когда разум тропинку нашёл
К той душе, что металась бесплодно,

Билась уткой с подбитым крылом,
Ныла болью зубной беспрестанно,
Занималась пустым ремеслом,
Угождая немилому… Странно,

Как боялась она быть сама:
Одинока, забыта, раздета…
Ей казалось, что в тех теремах
Златокудрых, что высятся где-то,

Где народу полно, шум и гам, —
Там ей место – со звоном посуды…
Ведь она всем открыта ветрам
Нараспашку, с улыбкою Будды…

Но однажды ей будничность дел
Принесла откровенье в тиши,
Что болит одиночество тел…
Одиночества нет у души!

Я – эхо твоё, незабвенный,
Мне близкий, родной, понятный.
Пусть эха звук, может, невнятный —
С тобой становлюсь в нём счастливой.

Я – отблеск тебя, мой гений.
Что может быть лучше сей доли?!
И отблеск – по собственной воле,
Помимо чужих точек зрений…

Твоим сомыслителем радость
Себя ощущать – есть движенье.
И, может быть, свой день рожденья
Я встречу ещё, а не старость.

Ты так пережил разрыв,
что не смог удержать порыв,
чтобы это не высказать вслух,
как гамбургский петух,
но которому «гамбургский счёт»
выставлен Богом. И вот,
ты не сумел обиды
сбросить с резца рапида и
уколол (не со злобо́й).
Но сегодня твоей иглой
(которой не штопают дыры)
прихвостни и простодыры
колют исподтишка
(у них-то тонка кишка).
А некие президенты
используют как аргументы
для личных сведений счётов,
науськивая идиотов,
потому что ты ныне тот,
на кого уже смотрит народ
с придыханьем и верой:
ты теперь стал для них эрой,
теперь ты для них стал Богом,
потому что делиться итогом
глупости нужно, конечно, с гением,
не обладая мнением
своим и свободой…
Объединённыеже непогодой
блакитного неба атласа
вспоминают «брехню» Тараса,
а не Александра!
Удивилась бы Кассандра,
что ты – с гениальным оком —
неоказался пророком!

Зной (как среди песков Сахары)
дыханьем разогретых тел
подогревался и без пары,
не напрягаясь, буйно прел,

соединяя запах тленья,
морского бриза, пота псов,
испытывал домов терпенье
и обитателей дворцов.

По венам с жёлто-серой плазмой
в гондолах ёрзал сгоряча
и ниспадал слезой алмазной
со лба до самого плеча.

Я с ним сроднилась, будто с духом
венецианских мудрецов,
и на фасадах зорким оком
искала взгляды праотцов.

И силуэт в гробах каньонов
мелькал обломком миражей,
отбрасывая тень поклонов
из окон разных этажей.

Совсем не это время года
владело северным волхвом.
И уж совсем не та погода
роднит Венецию с «Петром».

Хотя и тот и этот – камень,
но в обрамлении воды
закрылся плотным слоем ставень,
как в ожидании беды.

Столпотворенье Вавилона,
галдёж как в пятничный базар…
А в небе облако-икона
лучилось, как из тьмы квазар…

Мосты, мосточки, гроздь фонтана…
У той, у этой ли воды
гулял поэт?.. У «Флориана» [11] «Флориан» – самое старое кафе Европы (с 1720 г.). Его посещали многие известные личности, такие как Казанова, Хемингуэй, Байрон, Бродский и др.
свой счёт избранников судьбы…

Брег Сан-Микеле [12] Сан-Микеле – кладбище, где похоронен И. Бродский. – третий лишний
сей карнавальной суетни,
в могильные забился ниши
под звук цикадной стрекотни.

Покойный остров в жизни прений
стоит вдали, особняком,
и спит на нём мой светлый гений
под солнцем высохшим цветком…

Как я тебя люблю доныне!!!
Но ты меня любила больше —
величием Екатерины,
Мариной из шляхетской Польши.

Меня вложила в слоги ветра,
в слова морской волны и пены
Цвета-и-Евы, звоном плектра
Христовой святости Елены.

Ты изваяла мои думы
над коростенской стольной кручей,
как воплотила в сини громы
княгини Ольги стон дремучий.

Ты так меня любила сильно,
что удержала на обрыве
в тот день, когда петлёй могильной
смерть обняла в любви порыве.

Зацелованные солнцем
и обласканные ветром
сквозь листву, как чрез оконце,
тёмно-карие черешни,
как гранаты и рубины,
мне подмигивали оком
чернобровой, круглолицей
хохотушки-веселушки,
здесь гулявшей ненароком.

И веснушчатое небо
перемигивалось в лапах
близ живущей старой ели,
и накачанного дуба,
и калины крутобокой
по соседству… Опекали
плодовитую черешню,
орошающую землю
спелоягодным дождём…

Не бойся, твоей не возьму я свободы.
Боюсь я свою потерять.
Истёртые памятью прошлые годы
Оставили страха печать.

Оставили раны, рубцы и каверны
И пустоши прожитых лет.
Так пусть охраняет любви легковерный,
Меня согревающий свет.

Жизнь меня своим катком давила,
Превращая в мертвенную степь,
Но твоя незыблемая сила
Мне не позволяла умереть.

Я, как будто дикая поляна,
Затерялась среди тысяч древ.
Ты меня, очистив от бурьяна,
Поднимал, как целину под сев.

Ты своей любовью запредельной
В то мгновенье, когда жизнь не жизнь,
Когда в петлю легче, чем в отдельной,
Но в пустой квартире (чур и сгинь!)

Выть анахореткою острожной
До захлёба сиплой хрипоты,
Ты дыханьем теплоты безбрежной
Наполнял бездонность пустоты.

Твоим закабалённая штрафбатом,
Привязана, придушена в углах.
И жизнь моя, как сумасшедший атом,
Взрывается на адовых колах.

И кол не кол – так, мерзкая заноза,
А ранит будто стопудовый клин,
И жизнь, как будто в облаке наркоза,
Застыла в спячке, как пустой камин…