Евгений Кулькин - Знай обо мне все

Когда я сделал две тысячи качков, поинтересовался:

«Устал?»

А то не видит! Вроде сам никогда не монтировал скаты.

Помахал он прутиком, пошел к своей машине, стал пыль с нее смывать, в которую она через два оборота колеса вновь втюрится.

А я, продолжая качать, запаленно думал: «Случись что у тебя, тоже близко не подойду!»

Потом, когда уже поехали и я малость отдохнул, а заодно и успокоился, понял: «оморячивал» меня Иван Палыч почти точно так же, как на флоте мичман Храмов. Приучал, чтобы в первую голову сам на себя надеялся.

Однако отдыхать в том смысле – спать или – вот так – сидеть с удочкой – я не стал. Пошел побродить по поселку, наткнулся на базар, купил арбуз.

И как не смешной казалась мне затея Ивана Палыча, к моему приходу у него уже была готова уха, да такая вкусная, что я уже пожалел, что не сел рядом с ним смыкать вот эту мелюзгу, которую можно есть прямо с костями.

Зато на второй день мы выехали затемно. И настоящая заря застала нас где-то на подъезде к Кумылге. В Кумылге к нам напросились первые пассажиры, по-тогдашнему «гуси». Ехали они в кузове Ивана Павлычева «студера». А ко мне в кабину села девка со шрамиком над верхней губой.

Да, чуть было не забыл сказать главную новость. Когда стали выбирать для меня машину: а их у нас в гараже бесхозных стояло – пропасть, я, понятное дело, ринулся к рядку «студебекеров», хотя именно на таком красавце уже совершил свою первую аварию. Гляжу, а Иван Палыч от них нос воротит, словно ему какой-нибудь «яг» или еще какую завалюху предлагают. И подвел меня к своему «жоржику», к «интеру», который, с измятой кабиной и обшарпанным кузовом, стоял в сторонке и, как говорил механик, требовал «рук и ног». Рук – чтобы произвести ремонт, а ног – чтобы найти те запчасти, которые могут потребоваться.

«Иван Палыч! – взмолился я. – Вы же его пригнали, чтобы…»

«Ну и глуп ты, Генка! – оборвал меня Чередняк. – Неужели тебе не понятно, что ты выберешь разную ерунду. И будешь на ней маяться. А «жоржик» проверен на всех режимах. Работай на нем на здоровье!»

И, как пойму я потом, и ремонт ему сроду никакой не был нужен. И, кстати, вмятины на нем Чередняк не выправляет зачем, чтобы никто на затрапез не позарился.

«Машина – не жена, – сказал он. – На нее не глядеть надо, а гари побольше «под хвост» давать, чтобы и кормила, и поила, и государству пользу делала».

Девка уселась так, словно собиралась не ехать два десятка километров, а, по крайней мере, жить в кабине не менее месяца. Она сноровисто протянула вверху какой-то, ей припасенный, шпагат и развесила на нем свои женские доспехи, чем навела меня на мысль, что где-то поблизости искупалась в маленькой вертучей речке, тоже прозванной Кумылгой.

Сняла она и туфли, высыпала из них песок, потом – без спроса – взяв заводную рукоятку и молоток, что лежали у меня в кабине, и – на ходу – устроила чеботарный ремонт.

Затем достала из зембеля вязку и принялась плести пуховый платок.

«Чего ты на меня все глядишь?» – спросила она, заметив, что я и впрямь, пялясь на нее, забываю вовремя взглянуть на дорогу и раза два въезжал в – по счастью не очень крутой – кювет.

«Нашлась принцесса! – фальшиво возмутился я. – Чего бы я на тебя пялился?»

Она не обиделась и не ответила. Отсутствие оказии отучило ее, видимо, дерзить, и я, теперь уже демонстративно, стал глядеть в ее сторону.

«Так недолго и до греха», – сказала она.

«До какого же? – задиристо спросил я. – Неужто соблазнишь?»

«Я – не знаю, – просто ответила она. – А ты меня заставишь рядом с собой куковать?»

«Где?» – поинтересовался я.

«А вот в этом песке!»

Лучше бы она этого не говорила! Машину, в самом деле, повело в сторону, и я, не успев вырулить в сторону заноса, почувствовал, что движение иссякнет и на руль бьет отчаянная дрожь.

Втесались мы на совесть. По самый дифер.

А Иван Палыч, видимо, тоже заболтавшись с одноногим старичком, которого посадил себе в кабину, заметил меня, что я стою, когда уже выезжал с займища.

Пока он развернулся, пока подъехал ко мне, потом подобрался поближе, чтобы хватило троса, я уже столько крови на воду перевел.

А девчонка, как давеча Иван Палыч, собрала в букетик – сперва бессмертники, потом и чебор.

«Может, мне с вами поехать? – заиграла она глазами, обращаясь к Чередняку. – А то он еще в Хопре машину утопит!»

«Ну меня, конечное дело, такое зло взяло, что стал я ее «доспехи» ей выкидывать. Мол, иди, чтоб мои глаза тебя не видели!»

А она с ласковостью в голосе проговорила:

«Черт малохольный!»

Но не села ни ко мне, ни к Ивану Палычу, а, перекинув туфли через плечо, пошла тропочкой через займище к Слащевке, куда, собственно, и собиралась ехать.

В Дуброву приехали под вечер. И сразу же стали грузиться. На этот раз я передом вырулил. Думал, сейчас же в оборот пойдем.

«Опять ты ногами сучишь? – остановил меня Чередняк. – Подожди, еще до обрыдства наездишься!»

Тут он был не прав. «Рулить» я действительно уставал, а вот ездить мне никогда не надоедало. Чуть отдохну, и опять за баранку хоть на целые сутки.

Тронулись на заре. И уже в Слащевке столько «гусей» на лес насажали, что я впервые размечтался.

А мечтой моей в ту пору были кожаная тужурка и галифе с леями. Сейчас таких не носят. А раньше по ним обмирали все, кто хоть какое-то понятие имел о моде.

И, если откровенно, не в моде даже дело, а в обыкновенном достатке. Кажется, заимей я тужурку и галифе с леями, как все остальное будет валиться манной с неба. Недаром же приметливость есть такая: деньги – к деньгам идут, богатство – к богатству плюсуется.

Словом, размечтался я о «живой копейке», о которой, кстати, говорят многие, как только узнают, что ты шофер. Мол, тебе легче, ты всегда «на коне».

Правда, у нас в гараже был свой «банкомет» – Сашка Черный. Черный – не фамилия, а кличка, хотя он и белесый с рождения, а фамилия у него была несколько убоговатой – Замараев.

Так вот этот Черный-Замараев – хапал так, что другим за него совестно было. Не только такие находил пути-дороги, на каких сроду автоинспекция не стоит, но и брал с «гусей» буквально всем, что под руку попадет. Сначала, конечно, деньгами. А коль денег нет – едой разной. А то и одёжей. С одной девки, сказывает, трусы снял. Но только не для того, чтобы над ее телом распотешиться, а приобщить те к другим шмуткам, которые оказались в его захапистых руках.

Теща его с базара только ночевать ходила. А все остальное время пропадала там, торгуя всем тем, что добывал предприимчивый зятек.

И недаром про Сашку поговаривали, что он не один чувал деньгами набил. И, наверно, народ не дюже преувеличивал. Сразу два дома затеял строить Замараев – себе и теще. Через три двора друг от друга.