Евгений Кулькин - Знай обо мне все

Иван Палыч на неделю уехал в Сталинград. А у меня, как на грех, поломка случилась. «Полетела» направляющая втулка коромысла. Есть такая штуковина в подвесных клапанах. И вот я – «загорал» – в гараже. Правда, механик куда-то кого-то посылал, с кем-то подолгу говорил по телефону, а я – стоял. Вернее, целый день кому-то помогал. А вечером меня жучили на собрании. И вот по какому поводу.

Пожаловались мне как-то наши «зисятники», что не дают им жизни «жилстроевцы» – тоже сталинградские шофера, только из другой колонны. До чего они, черти, додумались. У «зиса» свет, словно лампешка на радиаторе стоит, не боле. А у них, получивших новые «газоны», такой, что хоть иголки собирай. И вот «жилстроевцы» стали подлавливать наших «зисятников» по темну, конечно, на крутых подъемах. Подпустят поближе. Потом как врубят по глазам. Те, понятное дело, остановятся. А тронуться с места мощи нет, потому что загружены на совесть. А те спускаются рядом и ржут, и улюлюкают. Им – потеха.

А на «интере» – море света. Дальний, именуемый прожектором, километра на два бьет. И я сроду или на ближнем ездил, или – вовсе – на подфарниках.

И вот меня «зисятники» уговорили хоть раз проучить «жилстроевцев».

Подкараулил я их на той же горе, где они наших ребят изнуряли. Переморгнул с ближнего на подфарники. А они на дальнем дуют и вся любовь. Никакого внимания на мою просьбу убавить свет не обращают. Притормозил я малость, подпустил их метров на пятьдесят, а потом – как врубил прожектор. Они все и пристыли. Спускаюсь по-малому. Мат слышу. Кричу: «Это вам за наших «зисятников».

Может, мера моя и была злодейской, но больше «жилстроевцы» светом не баловались.

И вот, говорят, на головной машине тот раз ехал там какой-то тип из начальства и засек мой номер. И сегодня мочалить на собрании решили мою душу. А может, и попробовать и «ума вставить». Это как получится. И то и другое, то есть выговор и простое порицание, по-моему уже на меня не действуют. А наказывать более решительно здесь, в командировке, просто не решаются. А вдруг я возьму да и кину на стол заявление. Сколько тогда машина простоит без шофера.

Пока я огинался по гаражу, еще одного неудачника встретил. Только из соседней, местной колонны. Звали его Михаил. А по фамилии Донсков. Шустрый такой. Фикса спереди. О чем бы не заговорил, он обязательно в курсе. Завидовал я таким людям, хотя и сам не был дундук дундуком, как некоторым казалось.

Но удивил Мишка меня еще и тем, что он уже был женат. Жена, как и я попервах, тоже ему в рот заглядывает. Познакомил он меня и со своими родителями: с отцом – в прошлом моряком-черноморцем Михаилом Михайловичем и матерью Анной Ивановной – доброй такой старушкой, всю жизнь о ком-то в беспокойстве прожившей.

А какие она пироги пекла!

Словом, зачастил я к ним. Не только на пироги, конечно. Нравилось мне слушать, как Михаил Михайлович разные флотские байки рассказывал. А поведать ему было что. В Гражданскую дважды его к стенке ставили. И оба раза пули ранили, но не убивали. А он, очухавшись и отлежавшись, вновь продолжал не просто жить, а и воевать.

Иногда, особенно когда случится дождь или другая непогодь, приходят воспоминания и к Анне Ивановне. Она все больше рассказывала, как у пана в услужении жила. Через какие там муки и унижения прошла.

«Даже не верится, что все это было!» – вздыхает она.

Так вот пока я у Донсковых-старших обретался, приехал из города Иван Палыч. Вижу, не в «духах». Кепку в руке носит. Он всегда, когда что-то не по нему, или неприятность какая, голову обнажает. Словно ждет еще более жестокого удара.

«Чего ты стоишь?» – спрашивает меня.

Ну я ему, понятное дело, объясняю: направляющая втулка, по которой штанга ходит, полетела.

«А где этот Садомчик?» – спросил.

Садомчиком он звал нашего механика по фамилии Адамчик.

Гляжу, и тот рысит к случаю.

«Ну ладно, – произнес Чередняк, делая вид, что не видит механика. – Садомчик заводную ручку от коленвала не отличит. Но ты – слесарь! – он поднял вверх указательный палец. – Ты-то куда смотрел?»

И только тут я понял, какого дал маху. В самом деле, та втулка, хоть и была чугунная, почему, собственно, и полетела, нагрузки-то никакой не несла. И я жалостливо смотрел, как мерк в глазах Ивана Палыча мой авторитет слесаря, когда он, вырезав из жестянки трубку, поставил ее вместо втулки. И я, к слову сказать, ездил с ней почти что год. И ничего не случилось.

Правда, когда он мне эту штуку устряпал и сказал: «Заводи», Садомчик ключи у меня пытался вырвать.

«Вы что? – орал он. – Электролит пили, бензином закусывали? Запорите движок!»

Садомчик был единственным в нашем гараже, кто не ругался матом, не пил и не курил.

«Еще слегчить тебя, – сказал ему как-то Чередняк. – И можно в рай без талона предупреждений пускать».

В тот же день забежал я к Донсковым сказать, что уезжаю, а то вечером обещал прийти перекинуться в дурачка, да и кое-что помочь Михаилу Михайловичу. Сынок-то вроде и шустрый, но больше языком. А что-то сделать по дому – его нет.

И снова жизнь моя пошла колесом. Если вечером в Дуброву приезжаем, значит только ночью на разгрузке будем в Себрякове. Словом, замотался я. Даже, если честно, молил, чтобы дождик, что ли, пошел. Хоть бы у Донсковых почаевничать да посидеть.

Один раз на дороге встретил Мишку. Но впереди колонны шел, потому не остановился. А он мне из кабины руку со вскинутым большим пальцем показал и сверху «присыпкой» сделал. Значит, и у него дома, и у стариков все в порядке.

И все же Мишка через несколько лет станет тем человеком, которому я никогда не подам руки.

Это уже после моей службы было. Михаил Михайлович давно ушел на пенсию. Еще больше постарела и подобрела Анна Ивановна. Забежал я к ним как-то на минуточку. Прослезились. И жалко их как-то стало, потому что, слышал я, Мишкина жена Света не только сама к ним не ходит, но и мужа не пускает. А он – на словах хорохором оказался. А на деле и хвост прижал. Придет, рассказывала Анна Ивановна, и плачет, как ему погано со Светкой живется.

И так мне жалко почему-то стариков стало. Какое-то предчувствие подошло, что вижу их в последний раз. Со мной уже не однажды так бывало. Захочу человеку в лицо всмотреться и вроде ничего нового в нем не открою, а какую-то тревогу в душе унесу. Глядишь, его через неделю уже нет. Аж жуть берет. А может, в этом есть и какая-то закономерность, которую ученые со временем объяснят. Какие-нибудь биотоки или что-то еще.

Словом, попил я у них чайку, разными веселыми сказами, которых нахватался на флоте, попробовал согнать с их глаз грустинку и канул в бесконечные мытарства, в коих прошла моя, как принято говорить, сознательная жизнь.

И вдруг встречаю Мишку в умат пьяным. А он вообще-то не очень этим делом увлекался. Уткнулся он мне в плечо и завыл по-бабьи.