Надежда Грода - Белый Ковель

…Катерина смотрела сквозь струи дождя, бежавшие по стеклу. Противоположное крыло замка – серое, почти черное. Ни искры света в огромных темных проемах окон. Не по-летнему хмурые тучи, казалось, опустились прямо на крышу и стекали вниз, во двор. Холодно. От сырых стен тянет стылостью. Когда последний раз топили? Она забыла. Катерина перевела взгляд на свои тонкие, почти прозрачные кисти. Надо наконец-то собраться с силами и спуститься в подвалы, посмотреть, что там осталось из еды. Когда последний раз пополнялись запасы, она тоже забыла. Местечко опустело. Люди зарыли зерно, у кого оно еще оставалось, и ушли в лес. И вся дворцовая челядь, которую традиционно селили за пределами замка, в собственных домах, тоже ушла. Страх перед надвигающейся войной оказался сильнее обязательств перед княжеской семьей. Впрочем, из всего рода в замке только она одна и осталась. Даже находись прислуга рядом с ней, да хоть в ее собственных покоях, как бы она удержала их? Катерина никого не осуждала. Еще живы те, кому удалось спастись в страшной войне против Речи Посполитой русского царя Алексея Михайловича. Мстиславль тогда вырезали весь, а это пятнадцать тысяч… В Гомеле не уцелел практически никто… За тринадцать лет, с тысяча шестьсот пятьдесят четвертого по шестьдесят седьмой, в Великом княжестве погиб каждый второй. А здесь, в Витебском воеводстве, ближе к восточной границе – уничтожено две трети. И люди помнят об этом. А кто не помнит, тому рассказывали. Пока что еще есть кому помнить и кому рассказывать. Сейчас под Бешенковичами и Чашниками стоит русский царь Петр. И молва о нем летит впереди его армии, и хуже она, чем слава батюшки его, не поминаемого к ночи. Одни зарубленные в Полоцке священники чего стоят. Не погнушался царь собственноручно к сабельке приложится, не погнушался. А дальше еще хуже. Правитель, искренне считающий себя верующим, не удостоил умерщвленных даже христианского погребения. Велел тела викария Константина Зайковского и еще четырех жертв своего разгула сжечь. Да пепел над Двиной развеять – дескать, чтоб могилы их не стали местом паломничества. Ненавидел русский царь униатов, вот уж воистину «в чужой монастырь, да со своим уставом» – и в прямом смысле, и иносказательно.

Катерина, получившая воспитание при утонченном дворе королевы Марии Собеской, считала русских почти варварами… Но когда шведы вошли на территорию Речи Посполитой, когда они захватили Вильнюс, Гродно, дорогую ее сердцу Варшаву… Что ж, она приняла как должное союз с Россией. Пускай будет союз с варварами, если это поможет вернуть шведов туда, где им Бог отвел место под солнцем. Она – княжна из рода Сангушков и Сапегов, она – жена Станислава Радзивилла, канцлера Великого княжества Литовского. И даже если она не Орлеанская Дева, чтобы самой защищать свою страну, что ж, она видит свой патриотический долг в правильной гражданской позиции! Катерина даже сейчас невольно улыбнулась своим возвышенным мыслям. Хотя тогда она была на пять лет моложе…. Может, в силу возраста ей простительна такая патетика? И наивность… Потому что потом шведы сожгли радзивилловские Мир, Кареличи, Несвиж… И стало понятно, что на войне и европейцы шведы, и азиаты русские – одинаковые варвары. И было ясно и просто: здесь – враг, здесь – союзник. Черное и белое. Главное, что это – союзник, а достаточно ли он цивилизован уже и не важно. И она всей душой приветствовала бы русских… Тогда она даже пробовала представить себе эту встречу, правда, немного страшась все же. Катерина снова улыбнулась. Три года назад она мельком увидела обер-офицера драгунского полка московитов и несказанно удивилась его вполне европейского кроя форме – и камзол, и кафтан, и треуголка. Даже сапоги со шпорами! А она, помнится, ожидала чего-то, закутанного в дерюгу, с тяжелым взглядом из-под мохнатой шапки, с перначом в руках… Она смотрела на офицера и понимала, что вот до этой самой минуты все равно больше боялась прихода армии такого вот союзника, чем врага. Несмотря на все свои самые патриотичные чувства. Что ж, ей стало немножко легче.

А потом ей доставили официальный лист от мужа ее. С уведомлением, что он поддержал детронизацию Августа II, короля польского и великого князя литовского, и перешел на сторону шведов и их ставленника, Станислава Лещинского. И мир Катерины встряхнулся и замер под каким-то неестественным углом. Она долго смотрела на желтоватую бумагу. Красиво выведенные буквы, ровные строчки. Муж даже не потрудился написать ей собственноручно. Продиктовал секретарю канцелярии. А может, простому писарю или дьяку… Но даже это не столь важно. В конце концов, она уже привыкла. Но… Внизу печать. Не сигнет, который он носит не снимая на левом мизинце, приложил муж к мягкому воску, приличествующему личным посланиям. И не радзивилловский герб родовой печати смотрит на нее. Большая печать Великого княжества Литовского. Катерина осторожно провела пальцами по застывшему сургучу. Насколько писаный дьяком лист недостоин ее, настолько же она недостойна этой печати. Канцлер получает ее из рук великого князя как знак наивысшего доверия при вступлении в должность. Рука касается руки, глаза смотрят в глаза. А уста произносят присягу… И этой же печатью теперь скреплена измена. Катерина еще раз коснулась красного отпечатка. Как квинтэссенция предательства. Что более вероломно? Отречение от своего короля? Или переход на сторону врагов твоей родины? И что теперь делать ей? Оставить мужа, которому в храме обещала быть вместе и в радости, и в горе? Или быть преданной женой, зная, что он не достоин твоей верности? Катерина сидела над бумагой и смотрела сквозь нее. А потом… Потом оцепенение, в котором провела она больше часа, убило все мысли. Ей стало все равно. Катерина аккуратно сложила лист по сгибам, машинально разгладила его и стряхнула отколовшиеся крупинки сургуча. Бездумно скользнула взглядом по теряющимся в сумерках темным резным шкафам. Оказывается, уже почти стемнело. Она и не заметила. Не выпуская письма из рук, она подошла к угловому столику, чтобы зажечь свечи в жирандоли. Мягкий свет еще больше сгустил темноту за ее спиной, коричневым блеском разлился по полированной поверхности ларца, отразился в его медной оковке. Скорее даже не ларца, а небольшого сундучка крепкого дерева. Катерина откинула крышку. Самое узкое, продольное отделение плотно заполнено документами – наружу смотрят лишь их потертые сгибы. Акты и грамоты ее рода – на владение местечками и землями, на право собирать торговую пошлину, купчие, меновые, несколько духовных. Здесь же хранится фундуш 6 6 Фундуш (от лат. fundus основа) — в ВКЛ акт, согласно которому костелам, церквям, монастырям, учебным заведениям жертвовались денежные средства, движимое и недвижимое имущество, а также само пожертвование. ее родителей о пожертвованиях доминиканскому ордену на основание монастыря с костелом в Смолянах. Катерина с трудом втиснула письмо мужа между другими бумагами, как будто пряча его подальше с глаз. Собственно, так оно и будет. Остальные три широких поперечных отделения сундучка тоже заполнены. Золотые дукаты и португалы занимают два из них. В третьем – украшения. Катерина старалась отобрать самые дорогие, и в то же время миниатюрные – матушкина диадема, например, не поместилась бы сюда никак. Да и Кароль велел брать только самое ценное. Сразу по завершению работ брат уехал, а она должна была закончить с драгоценностями и выехать за ним через три дня. Но она все тянула и тянула с отъездом. Быть может, ее интуиция ждала этого письма?